Воспоминания

Бахрушин Ю. А.

Огромную разницу в отношении к театру у нас и за границей я наблюдал и на других спектаклях, но уже в Ницце. У нас на всякую постановку смотрели как на серьезное художественное произведение, за границей же всякий спектакль рассматривался лишь с точки зрения его выгодности для кассы — он был лишь статьей дохода муниципалитета или частного предпринимателя и развлечением для зрителя. Как-то в Ницце мы решили поехать в оперу, послушать не шедшего у нас «Вильгельма Телля» Россини. В третьем акте, в сцене суда Гесслера полагается балет. К великому моему изумлению, на сцену вдруг выпорхнули три балетные танцовщицы, одетые вопреки всякой истории и этнографии в самые обычные розовые пачки,

и стали выполнять какое-то хитроумное классическое построение с фуэте и турами. В этом заключался весь балет. В довершение всего этого главная солистка, танцевавшая в центре этого трио, видимо, перед самым выходом обрезала себе палец, который был тщательно забинтован и завязан кокетливым бантом. Во время танца, во избежание могущего быть кровотечения, танцовщица не забывала держать этот палец вертикально, тем самым нарушая все правила исполнения «пор де бра». Однако это обстоятельство, вызвавшее у меня подавленный смех, нимало не смущало зрителей, не обращавших никакого внимания на подобную мелочь.

Здесь я понял причину того огромного успеха, который имел тем летом русский балет в Париже. Не было, кажется, ни одной французской газеты, ни одного журнала, где не писалось бы что-либо о русском балете. Отец, лихорадочно скупая все эти периодические издания, копил их для музея.

Однако ничего особенно интересного для музея до сего времени приобретено не было. Ницца и близлежащие города почти ничего не дали. Однажды, бродя по городу, я попал в какую-то невероятную трущобу недалеко от порта и натолкнулся на лавочку старьевщика. В окне вместе с поношенным платьем, случайной посудой и старыми хозяйственными вещами были выставлены отдельные поврежденные старинные фарфоровые статуэтки и чашки, гравюры в аляповатых рамках, старое оружие. Я зашел внутрь. Дебелая кокетливая француженка средних лет, видимо, хозяйка магазина, сидевшая в одиночестве, сразу оживилась. Я рассеянно разглядывал неказистый ассортимент старинных вещей, не скрывая своего разочарования.

— Ах, monsieur, — вздохнула хозяйка, — разве это товар? Но что поделаешь — это жизнь. Когда был жив мой бедный муж, мы имели настоящий антикварный магазин в Париже! Но он, бедняга, не умел вести дела, он слишком верил людям и сделал много долгов. И вот, когда он неожиданно умер, я осталась одна с кучей всяких вещей, которые никому не были нужны, и с еще большим количеством долгов. Люди, которые были должны моему мужу, куда-то сразу скрылись, а я не умела их разыскивать. Таким образом мне пришлось покончить со всем этим хозяйством и переселиться сюда. И вот вы меня видите продающей старое вонючее тряпье. Но что поделаешь — это жизнь!

Женщина вздохнула и запахнула на своих объемистых грудях неизменную черную трикотажную косынку.

— Все же, позвольте узнать, что интересует monsieur? — добавила она со вздохом.

Узнав, что меня интересуют вещи по театру, она подумала и вдруг неожиданно сказала:

— А вы знаете, у меня есть вещи, которые могут вас заинтересовать. Они у меня остались от прежнего магазина. Их никто не хотел купить, они не были никому нужны, но вам они могут подойти. Только я их здесь не держу, они у меня дома. Быть может, вы мне сделаете честь и зайдете ко мне — я вам все покажу тогда.

Получив согласие, она вручила мне несколько залежавшуюся визитную карточку, оставшуюся у нее еще от парижских времен, написала на ней свой адрес и сообщила, когда будет нас ожидать, так как я предупредил, что приду с отцом.

Не откладывая дела в долгий ящик, отец на другой же день отправился со мной по данному мне адресу. Француженка жила на окраине Ниццы, в самом конце Променалы, в маленьком чистеньком деревенском

домике с небольшим садом. Она нас встретила очень радушно, мгновенно, как по волшебству, на столе появился традиционный французский кофе с неизменными бриошами и круасонами ее собственного изготовления, и она не желала говорить ни о каком деле, пока мы не подкрепимся после такого «долгого пути».

После того как дань ее гостеприимству была нами отдана, она обратилась к отцу:

— Вы, наверное, слышали о такой французской трагической актрисе м-ль Марс?

Отец усмехнулся и утвердительно покачал головой, что-то хмыкнув в усы.

— Так вот, мой бедный муж приходился ей каким-то дальним родственником, не то внучатым племянником, не то еще кем-то. Во всяком случае он получил в наследство от старой дамы кое-какие ее вещи, которые, по-видимому, никому не были нужны. Эти-то вещи у меня и сохранились, и, по совести, мне-то они уже вовсе не нужны. Так вот, я была бы рада услужить вам, если вы найдете их достойными внимания.

С этими словами она достала из шкафа два старинных стеклянных стакана с монограммами, ленты и венки, веер, какие-то автографы, бронзированный гипсовый бюст на подставке из черного дерева, на пьедестале которого в окружении накладных бронзовых звезд значилась надпись: «Au talent» 1* , а пройдя в соседнюю комнату, вынесла оттуда овальный портрет масляными красками, прекрасной работы, изображавшей какого-то турка.

— Это, — пояснила она, — знаменитый Лекен, ее учитель, он и подарил этот портрет м-ль Марс. Здесь он в роли Оросмана, портрет кисти Ван JIoo, с него был награвирован эстамп еще при жизни Лекена, а подлинник оставался у него.

У отца, как говорится, глаза разгорелись на все эти вещи, но, стараясь скрыть свое волнение и казаться равнодушным, он лениво проговорил:

— Что ж! Эти вещи действительно мне подходят, но ведь весь вопрос в цене, — сколько вы за них хотите?

— Видите, — сказала бывшая антикварша, — я женщина бедная, ваш сын, наверное, рассказал вам о моем бедственном положении, но это не мешает мне быть благоразумной. Я прекрасно понимаю, что покупателя на такую старину нелегко найти, поэтому я думаю, что если я назначу за все триста франков, это не будет уж так дорого.

Наступила пауза. Отец, как потом он признавался, обалдел от этой цифры, он ожидал, что за портрет Лекена придется платить не менее полутора тысяч франков, а здесь вдруг за все немногим больше чем сто рублей на русские деньги. Однако, оправившись и соблюдая интересы музея, он равнодушно произнес:

— Цена действительно невысокая и мне подходит — я торговаться не стану, но не найдется ли у вас еще что-нибудь, о чем вы забыли? Тогда бы я и говорить ничего не стал.

— Да нет, как будто больше ничего нет, — в раздумье сказала хозяйка, — а впрочем, я вам дам еще один документ, не имеющий никакой цены, но служащий как бы сертификатом подлинности того, что я вам продаю.

С этими словами она прошла к себе и через минуту вынесла подлинник официального свидетельства о смерти м-ль Марс.

Отец молча полез в бумажник и достал триста франков, а хозяйка стала упаковывать вещи. Когда мы уже прощались, она вдруг всплеснула руками:

— О, Бог мой, это ведь так не годится: вас привел ко мне молодой monsieur — ему полагаются комиссионные, так всегда поступал мой бедный муж! — И исчезла в свои внутренние апартаменты.

Спустя несколько минут она возвратилась, держа в руке маленький рисунок пером главного художника севрской фарфоровой мануфактуры времен Людовика XV, который и передала мне с паспортом, написанным ею на собственной визитной карточке.