Воспоминания
Шрифт:
К хвосту состава был прицеплен министерский вагон с большим салоном и поместительными купе. Посреди салона был уже накрыт стол, и лакей ждал лишь приказания подавать кушать. Хотя до Егорьевска, куда мы следовали, было всего часа три езды, нам предложили пройти в наши купе, снять верхние вещи, устроить чемоданы, а затем закусить.
«Перед дорожкой-с это необходимо-с», — заметил Михаил Никифорович. После обильного завтрака и чая обеденный стол был убран и его место занял карточный, с предложением для коротания времени сразиться в преферанс.
На станции в Егорьевске нас встретили две коляски с пристяжными, которые отвезли нас в особняк Бардыгиных, где снова предложили закусить, и лишь после этого мы двинулись в Старое на двух тройках. Путь был сравнительно дальний, что-то верст двадцать с лишним и с переправой на пароме через Оку.
Усадьба Бардыгиных была выстроена на голом месте — до нее здесь никакого родового дворянского
Фантазия хозяина по части украшения своего поместья не знала границ и представляла из себя некую помесь американских прихотей и хлыновских замашек. Так, например, посреди сада высилась огромная киргизская юрта, которая была приобретена Бардыгиным на месте, где-то на юго-востоке России, куда он ездил по своим торговым делам, и перевезена в Старое. Неподалеку от юрты стоял огромный мухомор, под сенью которого была устроена лавочка, причем если на нее садились, то из краев шляпки гигантского гриба текли струи воды, запиравшие отдыхающего в водяные стены. Тут же где-то стоял совершенно нелепый «металлический человек». Это был пожилой мужчина в натуральную величину, одетый в пиджачную пару и в котелке, весь сделанный из жести и довольно искусно раскрашенный под натуру. Он также был где-то разыскан и приобретен хозяином усадьбы.
Через несколько лет после нашего посещения Бардыгин приобрел где-то большой старинный усадебный дом с колоннами, который весь был разобран и перевезен в Старое. Все части здания, вплоть до фигурных печей, расписных плафонов и инкрустированных паркетов, были тщательно перенумерованы и ехали несколько сотен верст на подводах или санях, чтобы быть в точности восстановленными в Старом.
Часто для развлечения как гостей, так и хозяев устраивались всевозможные увеселительные прогулки и пикники. Особенно врезалась в память поездка по живописной реке Тсне. У Бардыгиных была своя лодка — огромный трехпарный баркас, поднимавший человек пятнадцать народу. В день поездки в приречную деревню, отстоявшую от Старого верстах в восьми, командировались буфетчик с провизией и самоваром и гребцы. В назначенный час двигались туда и прочие участники прогулки на нескольких экипажах. К слову сказать, по пути приходилось проезжать через одно село, где некогда жил искусный резчик по дереву. Он в свое время украсил карниз своей избы двумя затейливыми скворешнями — более чем в аршин вышины, там стояли скульптурные изображения мужика и бабы; их широко раскрытые рты служили летками для птиц. Бардыгин обязательно хотел приобрести этот курьезный «раритет», но владелец — сын резчика — никак не желал его продавать. Все же в конце концов сделка состоялась, чуть ли не ценой приобретения всей избы. Не так давно я имел удовольствие встретить этих давних моих знакомых при посещении музея народного творчества в Загорске, где им, конечно, и место, впрочем, на избе в деревне они производили большее впечатление.
К нашему прибытию лодка была уже готова и гребцы сидели на своих местах. Посредине ладьи был установлен специально приспособленный стол, на котором кипел самовар и были расставлены закуски и сладости.
Путешествие длилось несколько часов, причем делались остановки, во время которых желающие ловили рыбу, или отправлялись за грибами, либо же просто гуляли. Во время плавания пелись песни при деятельном участии гребцов. Эти и подобные увеселения неизменно оставляли во мне какое-то странное и непонятное чувство, казалось бы, люди собирались повеселиться, все было тщательно продумано и хорошо организовано, а вот главного-то. веселья, не было. Все лишь играли веселость, и при этом плохо играли. Невольно зарождалась мысль, что все это устраивается лишь для того, чтобы, как говорится, пустить пыль в глаза, показать, «вот как у нас»!
Такой же характер носило и обычное вечернее времяпрепровождение. Бардыгины любили музыку — дети играли на рояли, на виолончели и пели. После вечернего ужина все собирались вместе и происходили импровизированные концерты, неизменно заканчивающиеся хоровым пением. В заключение всегда исполнялись революционные песни 1905 года — пели «Дубинушку»; «Варшавянку», «Марсельезу». Помню, как отец, уже лежа в постели, — спали мы втроем
— Не понимаю — для чего это? Когда эти песни поют рабочие или студенты — это другое дело, мне это даже нравится — это от души. А здесь — какая-то глупая игра. Что они, революции, что ли, ждут не дождутся? Будет революция, так от них только одно мокрое место останется. Какое-то мальчишество, да и насмешка над песнями. Ведь их смелые люди сочиняли, мало ли что не нашего толку. Прости меня, никогда не пойму — зачем здесь это нужно!..
Впрочем, Бардыгины были очень гостеприимными и всячески стремились угодить своим гостям, вплоть до того, что порой ставили их в неловкое положение. Помню, однажды за завтраком я оговорился и, указывая на сардины, попросил передать мне шпроты. Хозяйка смущенно заметила мне, что, к сожалению, шпротов у них нет, а это сардины.?. Н. Бардыгин молча прислушался к этому разговору и вышел на минуту из комнаты. Когда через несколько часов мы сели обедать, передо мной стояла банка шпрот. Оказывается, еще во время завтрака Михаил Никифорович срочно снарядил верхового в Егорьевск за злополучной банкой и он, проскакав туда и обратно около сорока верст, поспел, как ему и было заказано, ко времени обеда. Кстати, я отнюдь не был любителем консервированных рыбок, но на этот раз мне волей-неволей пришлось отдать им честь, чтобы не обидеть хозяев.
Бардыгины, насколько мне известно, не принимали почти никакого участия в общественной деятельности, а если и строили какие-нибудь больницы, школы или даже музеи, то главным образом для собственных надобностей, то есть исходя из потребностей своих фабрик и заводов. Ими была выпущена книга «Род Бардыгиных», название которой ясно определяет как ее рекламный характер, так и узкий интерес этого издания. Свои огромные капиталы они использовали исключительно для себя и для удовлетворения своих прихотей, искренно считая, что они имеют на это полное право.
Вспоминается еще одна из бардыгинских прихотей. Вскоре после смерти моего двоюродного дяди А. П. Бахрушина Бардыгины купили у его вдовы принадлежавший ей особняк на Воронцовом поле. Этот дом стоял рядом с церковью, от которой был отделен кирпичной стеной. Когда женился старший сын Бардыгина, в доме была срочно проломана стена и сделан специальный выход, затем была разрушена часть каменной церковной ограды. Новый выход из дома и вход в церковь, где должно было происходить венчание, были соединены деревянным помостом, обитым красным сукном и снабженным белой балюстрадой наподобие тех дорожек, которые сооружались в Кремле для «высочайших выходов». В день венчаний свадебный кортеж в церковь и обратно следовал по царским мосткам.
После революции 1917 года Бардыгины оказались среди тех немногочисленных русских капиталистов, у которых были очень значительные вклады в заграничных банках, и они все, за исключением младшего сына, эмигрировали за рубеж.
Среди наших отдаленных родственников или даже скорее свойственников была еще одна характерная для того времени фигура. Мой троюродный брат был женат на падчерице некоего Алексея Михайловича Чудакова. Каково было происхождение этого человека, я никогда точно не знал. Известно мне только, что он был женат на очень богатой купеческой вдове Гарелиной, которая была старше его. Чувствовалось, что мои родители несколько презрительно относились к этому браку, так как Гарелина особенно привлекательной внешностью не отличалась и было ясно, что Чудаков женился на деньгах. Но человек он был энергичный и деловой, хорошо ориентировавшийся в окружающей обстановке. В частной жизни он вполне оправдывал свою фамилию, так как чрезвычайно любил чудить, но чудил он не ради органической потребности к этому, а из-за «искусства ради искусства». Среди его чудачеств было и меценатство, которое и сблизило его с моим отцом. Чудаков был вечно окружен какими-то молодыми художниками, которых он разыскивал в школе живописи и ваяния, приближал к себе, подкармливал и повсюду таскал за собой. Все эти бесчисленные Пети, Миши и Вани (фамилии их никогда не упоминались) должны были за это зарисовывать понравившийся Чудакову вид или здание либо рисовать карикатуру на кого-либо из его знакомых. Летом эти художники переселялись к нему на дачу и поступали на полное его иждивение. Об этой даче, которая была расположена недалеко от Малаховки на станции Удельная, стоит сказать несколько слов. Она была выстроена на довольно большом участке земли, сравнительно вдалеке от железной дороги, в каком-то ампирно-дачном стиле, и, по мысли хозяина, его владение со временем должно было превратиться в миниатюрную барскую усадьбу прошлого, со всеми ее прихотями. Когда я посетил Чудакова, на территории участка уже был выстроен театр на сто или сто пятьдесят мест, декорации для которого писали те же художники, а играть должны были любители, но, насколько мне известно, сцена так и осталась неосвоенной. Рядом с театром располагалась гордость хозяина — выкопанный по его распоряжению пруд, ловить рыбу в котором я и был приглашен.