Воссияет день безгрешен
Шрифт:
Страшно волнуюсь. Ещё бы – целых семь лет не виделись с нашего выпускного! Переписывались, конечно, я у родителей его адрес узнала. Но вот поехать всё как-то не получалось, хотя собиралась ещё в восемьдесят девятом, как институт окончила. Время-то смутное, то одно случится, то другое. Он тоже непонятно где – то в семинарии учится, то где-то в приходе служит, только соберёшься – его уже в другой приход направили. Вот почти год как перевели в этот городишко храм восстанавливать и приходскую жизнь налаживать.
И я решилась. Бросила все дела, заняла с миру по нитке денег под отпускные – и рванула.
Столько всего произошло за то время, что мы не виделись! Главное – живём-то уже в другой стране. Правда, не осознал ещё этого народ. Зато мировоззрение у всех поменялось просто глобально, настоящая ломка сознания. Я вот библиотекарем после института работаю. Так это вообще сейчас не профессия. Впрочем, как и учитель, врач, инженер…
Как-то гадко на душе от того, что моральные понятия сместились и поставлены с ног на голову. Если человек добрый – значит, лопух, надо прикинуть, что с него можно скачать. Если не подлый, а чуткий и отзывчивый – значит, слабак, бей под дых. Всё покупается и продаётся. Интересно, почём нынче любовь и доброта?
Эх, я ещё и не замужем. Вообще жизнь моя не задалась. Как-то всё не складывается, всё не то. Ни одного серьёзного претендента в мужья. По выражению одной моей подруги, – всё «не мой фасончик».
А другая моя подруга ещё в институте, помню, говорила: «Вер, наших с тобой парней в Афгане убили. Они у нас были лучшими из лучших. Вот их и убили». А что, может, так оно и есть. Более полумиллиона солдат и офицеров участвовали в этой странной войне, которую три года назад объявили «преступной». Нормально? Тебя использовали, как пушечное мясо, не спросясь, и при этом ты ещё преступником оказался. Господи, как хорошо, что Летяга выжил!
В городке и спрашивать не надо, где храм, его сразу видно. Стоит на пригорке на окраине. Старенький такой, даже не поймёшь, сколько глав. Стены облупленные, колокольня наверху. Видимо, она была под центральным куполом, но сейчас купола нет, колокольня вся обвалилась, сплошные руины. Даже цвета храм непонятного, одни ошмётки вместо штукатурки. Это Троицкая церковь.
Летяга знает, что я приезжаю сегодня, но не знает, во сколько. Как тут время рассчитаешь? До городка я вообще на попутке добиралась из райцентра.
Интересно, как мне его называть? Батюшкой непривычно как-то. Но ведь он уже не мирянин, значит и не Мишка, и тем более не Летяга. Буду называть как есть – отец Киприан. Он писал мне, что с этим именем рукоположен в иеромонахи.
Службы сегодня в храме нет. Летяга сообщал, что живёт в небольшой сторожке при церкви, дома своего у него не имеется. Стучу. Захожу.
Он сидит за стареньким столом в чёрной рясе, что-то пишет. В его хлипкой хибарке потрёпанные выцветшие обои, ветхая мебель, больше напоминающая рухлядь. И среди этой убогости, словно солнце за дождевыми тучами – великолепные сияющие иконы. Они повсюду – в «красном уголке» с лампадой, на стенах и в простенках. Они озаряют пространство комнатки ровным ясным сиянием, даря входящему надежду и успокоение.
– Добрый день… – здороваюсь я радостно и немного спотыкаюсь на полуслове – хотела
– Верочка, здравствуй! – он искренне рад, это видно и невооружённым взглядом. Мы вместе накрываем на стол. Кухня (трапезная) – это всё та же комнатушка, которая и гостиная, и опочивальня. В углу стоят маленькая электрическая печь и рукомойник. Вода и все «удобства» – на улице. Господи, как он тут живёт? Отопления нет, зимой надо включать обогреватель.
После общих разговоров о дороге, о родных, о бывших одноклассниках, мы, наконец, усаживаемся за стол. Отец Киприан произносит молитву, и мы начинаем вкушать. Идёт Успенский пост. Да и без поста-то есть особо нечего. Картошка да огурцы с квашеной капустой. Затянувшийся со времён горбачёвских реформ пост советского гражданина. Теперь уже, правда, гражданина российского. Все грустно шутят: «Мы все идём к коммунизму. Но по дороге никто кормить не обещал». Правда, сейчас совершенно не понятно, куда мы вообще идём. Или катимся.
Прошу своего друга рассказать про Афган, про то, почему решил стать священником. Он писал мне письма редко и очень коротко, времени на писанину у него почти нет. Поэтому у меня много вопросов к Михаилу.
– За что воевали? – поднимает больную тему отец Киприан. – Мой командир часто говорил мне: чтобы выжить, нужно ясно осознавать, за что воюешь. До революции воевали за веру, царя и Отечество. В Великую Отечественную – за Родину, за Сталина. А мы за что? Непонятно. За веру? Так тут совсем другая вера, не наша. За Отечество? И отечество-то не своё. Так ты представляй, говорил он, в душе мамку и батю – воюй, чтобы вернуться к ним живым и невредимым, вернуться в своё Отечество.
Что ж, думаю, буду воевать за веру и Отечество. Когда мысленно произносил: «за веру», то тут же мне представлялась ты, Вер, и вся наша дружная компания. А Отечество – это мама с папой, брат с сестрой. Вот за вас и воевал.
А потом случился этот страшный бой, моё последнее сражение. Меня почти сразу контузило, и я отключился.
Вдруг откуда-то пришло сознание. И я всё как будто вижу сверху. Смотрю – духи наших плотным кольцом окружают, вся ж братва поляжет ни за хрен собачий. А крикнуть не могу, предупредить – тело не слушается, руки-ноги не шевелятся, ни один мускул не работает. Понял, что подохну здесь, в чужих горах. И не только не похоронит никто, да ещё и над телом поглумятся. И так тошно стало, Вер. Не от того, что умру даже. А от того, что не в земле родной лежать. Я хоть и неверующий был, но в детстве бабуля меня крестила в соседней деревне. И стал просить Господа, чтобы дал умереть в своём Отечестве. А потом опять провал – снова сознание потерял.
Позже узнал, что подоспело подкрепление, удалось прорвать окружение, и ребята почти все уцелели. Эвакуировали на вертолёте и раненых, и убитых.
Уже в госпитале, как в себя пришёл, – не сомневался. Сколько лет ещё осталось прожить – посвящу их служению Богу и людям. Для этого меня и оставили в живых.
Синодик вот у меня свой, блокнот поминальный, довольно внушительный – все парни, что полегли в Афгане, кого я знаю и за кого родные и близкие просят, всех сюда записываю. И за живых тоже молюсь, как только есть свободные минуты.