Восстание в крепости
Шрифт:
"Учитывая вышеизложенное, приказываю:
1. Солдата Дружина за распространение внутри батальона вредных мыслей и нарушение устава и законов армии его императорского величества предать Кавказскому военно-полевому суду.
2. После семи часов вечера увольнительные солдатам давать только с моего ведома.
3. Ответственность за исполнение сего приказа возложить на командира караульного взвода поручика Варламова.
Командир 1-го Особого Лебединского батальона подполковник Добровольский".
После зачтения приказа, как обычно, производились учения. Солдат удивляло отсутствие
Где бы он мог быть?
— Наверно, хоронит Погребнюка со своими караульными, — высказал кто-то предположение. — Для них, что собаку закопать, что человека, — все одно. Раз, два — и готово!..
Унтер-офицеры разводили взводы по своим местам на плацу.
Бондарчук чувствовал, что поручик Варламов отсутствует неспроста. "Видно, что-то затевается, — думал он. — Но что именно?"
— Степан, — окликнул он шагавшего справа Демешко. — Как по-твоему, почему не видно Варламова?
Демешко пожал плечами и, не оборачиваясь к Виктору, разразился по адресу поручика забористой бранью. Затем добавил:
— Черт их знает, кому они еще петлю готовят!
Один из солдат в последнем ряду идущего слева взвода случайно услышал их разговор. Он замедлил шаги, оглянулся по сторонам и, выждав, когда товарищи отойдут подальше, торопливо сказал Бондарчуку:
— Вчера вечером Варламов уехал в Лагодехи. Хотят этой ночью тайком отправить Дружина в Тифлис. Из Лоринского полка затребовали несколько солдат для конвоя. Нашим не доверяют…
Солдат хотел было побежать к своему взводу, но Бондарчук схватил его за руку.
— Постой. Ты это точно знаешь?
— Спрашиваешь! — усмехнулся парень. — У меня дружок в караульном взводе. Он-то и сказал. Пользуется у Варламова большим доверием. Ему известны все тайны батальона. Но сам он — душа-человек, золотое сердце.
Солдат бросился догонять своих.
Предположения Виктора подтверждались: Дружин был в опасности.
Глава восемнадцатая
Вот уже два дня жена рабочего Кара Насира, сломавшего ногу на табачной фабрике, не могла застать Гаджи Хейри в конторе.
Наконец сегодня после полудня ей сказали, что хозяин вернулся из Нухи. Женщина опять поплелась к конторе, села у дверей и принялась ждать.
Гаджи Хейри отдыхал с дороги и поэтому заявился в контору только часа через три. Поднявшись с земли, женщина вошла вслед за ним в контору и стала терпеливо ждать, забившись в угол комнаты, пока хозяин кончит разговаривать с мужчинами.
Когда те ушли, Гаджи Хейри обернулся к ней и, недовольно поморщившись, спросил:
— Эй, арвад [13] , ты опять пришла? Видно, не отвяжешься от меня, пока не ограбишь!
Женщина опустила на подбородок край платка, прикрывающий ее рот, и робко забормотала:
— Гаджи, если бы муж не сломал ногу, я бы не стала вас беспокоить. Будь это рука, он смог бы ходить по дворам и просить милостыню. Но ведь нога…
— Он сломал себе ногу, при чем здесь я? — грубо оборвал ее Гаджи. — Где были его глаза, когда он поднимал тюк? Смотрел бы лучше! Два месяца валяется дома, а я должен ему платить?! С какой стати? Или
13
Арвад — женщина; слово употребляется в обращении.
— У него же дети, Гаджи: голые, босые… Пожалейте их.
— Я при чем, что у него дети? Чем он рассчитывал их кормить, когда плодил? Или думал, что он будет плодить, а другие за него выкармливать? А? Нет у меня лишних денег, чтобы бросать их на ветер. Нет!
— Что же с нами будет, хозяин? Есть нечего…
Гаджи Хейри яростно хлопнул себя руками по бедрам.
— Мать моя, сестра моя, что ты у меня спрашиваешь? Пойди спроси у своего братца Гачага Мухаммеда! Он грабит прохожих на большой дороге. Неужели пожалеет немного денег для детей родной сестры?!
У женщины по щекам текли слезы. Она приложила к глазам край платка.
— Клянусь аллахом, Гаджи, вот уже год, как мы не видели Мухаммеда. Не знаем даже, жив ли…
Гаджи захихикал, придерживая руками большой круглый живот, словно боясь, что он лопнет от смеха.
— Они не знают, где Гачаг Мухаммед!.. Хи-хи-хи!.. Зато бедный пристав не имеет от него покоя ни днем, ни ночью! Твой брат, как невидимка, появляется то здесь, то там. А вы ничего не знаете… Так я и поверил! Мухаммед пропал! Кто же тогда средь белого дня грабит людей? Может, я?
— Да перейдут твои болезни ко мне, Гаджи. Мухаммед не грабитель. Он ни у кого не отнял и куска хлеба. Не слушайте, что болтают люди, хозяин…
— Не слушайте, не слушайте! — с издевкой передразнил Гаджи женщину. — Мы заткнем себе уши, а твои братец будет спокойно грабить нас? Так, что ли? Можно не поверить одному, другому, но ведь об этом говорят все. Нет у меня денег для сестры разбойника!
Бедная женщина долго еще умоляла хозяина, просила помочь, но Гаджи Хейри был непреклонен. Вертя в одной руке маленькие перламутровые четки, он другой то листал толстую конторскую книгу, то принимался щелкать костяшками счетов, ворча себе что-то под нос. Его огромное красное лицо было холодным и непроницаемым.
Наконец женщина, потеряв всякую надежду, достала из-под платка маленький, сложенный вчетверо коврик и расстелила его на полу перед Гаджи.
— Купите хоть это, хозяин. Дети голодают… Я не могу вернуться домой с пустыми руками.
Гаджи Хейри бросил взгляд на коврик, сотканный из тонкой мягкой шерсти. На нем был изображен эпизод из "Лейли и Меджнуна" [14] . Нагой Меджнун сидел в окружении диких зверей. Чуть выше из маленького окошечка выглядывала головка Лейли. Четыре бейта [15] узорчатой каймой обрамляли рисунок.
14
"Лейли и Меджнун" — поэма великого азербайджанского поэта Низами.
15
Бейт — двустишие.