Восстание в крепости

Илькин Гылман

— Это мы, Мухаммед! У нас к тебе важное дело.

Атаман сдвинул на затылок большую лохматую папаху и некоторое время внимательно разглядывал пришельцев.

— А-а-а, это ты, Араз-оглы! — узнал он наконец кузнеца. — Здравствуй, здравствуй! Зачем пожаловал к нам? Кто это с тобой?

Голос Мухаммеда звучал ласково и приветливо, словно он встретил старого приятеля.

— Это Аршак. Да ты, наверно, знаешь… Сын цирюльника Айказа.

— Как не знать? Покойный часто скреб своей тупой бритвой вот эту щетину, — пошутил Мухаммед

и добавил: — Славный был человек! — Затем пригляделся к Аршаку и участливо спросил: — Кажется, у него было три сына?

— Да, я старший, — ответил Аршак.

Гачаги, слушавшие издали этот разговор, на всякий случай держали ружья наготове. Расул, который только что кричал на ночных гостей и угрожал им винтовкой, не смел теперь даже приблизиться.

— Ну, выкладывай, Араз-оглы, — сказал Мухаммед. — Зачем пришел? В чем дело? Что тебя к нам привело в такой поздний час?

Бахрам бросил взгляд на людей Мухаммеда.

— Я хочу поговорить с тобой наедине.

— О-о-о! Видно, у тебя серьезное дело. Что ж, идем!

Мухаммед двинулся вперед. Бахрам и Аршак последовали за ним.

Они шли узенькой каменистой тропой между кустов можжевельника, под высокими развесистыми грабами.

Скоро Бахрам увидел знакомую поляну, которая в свете вновь вынырнувшей из-за облаков луны показалась ему гораздо шире и просторнее, чем в прошлый раз.

Вот уже более получаса Мухаммед разговаривал с ночными гостями, сидя на пеньке под низеньким, сплетенным из веток навесом. Пахло свежескошенной травой и полынью.

Атаман был задумчив. Он колебался.

Неподалеку, на расстеленных бурках и архалуках, лежали человек пять гачагов и вполголоса переговаривались. Никто не спал. Очевидно, все ждали конца беседы предводителя с двумя пришельцами, неожиданно и неизвестно с какой целью пожаловавшими к ним в лес.

Желтовато-рыжая луна, похожая на большой лимон, заливала поляну молочным светом. На другом конце поляны паслись стреноженные кони, фыркая, отгоняя хвостами назойливых москитов. Когда завывание волков и шакалов раздавалось совсем близко, они тревожно прядали ушами, тихо ржали и били о землю копытами спутанных передних ног.

Наконец очнувшись от раздумий, Мухаммед поднял голову и спросил Бахрама:

— А ты точно знаешь, что конвой будет состоять только из трех-четырех солдат?

— Да, абсолютно точно. — Вопрос Мухаммеда Бахрам воспринял почти как согласие и сразу приободрился. — Ведь не станет же одного арестованного сопровождать целая армия.

Мухаммед через плечо испытующе посмотрел на Бахрама. Лицо у кузнеца, казавшееся при свете луны еще более бледным и утомленным, было спокойно и сосредоточенно, а глаза светились такой страстью, таким непоколебимым упорством, что атаман не выдержал и улыбнулся.

— А чем этот солдат провинился? — спросил он после небольшой паузы. — Какое совершил преступление?

— А чем провинился ты, Мухаммед? Его вина

точно такая же. У всех нас одно горе. Жизнь тяжелая. Разве не так? Он учил солдат, что беда идет не от аллаха, а от царя. Довольно, говорит, терпеть, давайте объединимся, станем плечом к плечу, сбросим царя с трона, тогда, говорит, все мы вздохнем свободно, заживем счастливой жизнью!

Мухаммед удивленно посмотрел на Бахрама.

— Смотрите, какой смелый! — улыбнулся он. — Но ведь царь-то далеко, до него не доберешься. А он хочет его с трона спихнуть!

— Ты прав, до царя добраться трудно. Но это если человек один. А когда сплотятся все вместе, — тогда другое дело! Сначала объединятся и поднимутся здешние солдаты. К ним примкнут солдаты других городов. Народ станет на сторону солдат. Так, глядишь, и до Петербурга доберутся. Царь и глазом не успеет моргнуть, как слетит с престола. Говорят, если вздохнуть всем народом — ветер будет. А от стрельбы из-за угла, в спину — толку мало. Этим делу не поможешь. Тут надо стать в круг, как это делают быки в момент опасности. Тогда только и можно подцепить волков на рога.

— А что он говорил, когда его заковали в цепь? Продолжал опять на своем? Или…

— Конечно, стоял на своем. Иначе и быть не может. Уж таковы революционеры.

— Значит, не отказывается от своих слов. Хоть убей! Так, что ли?!

Бахрам кивнул головой.

— Именно так. Каждый день побои, пытки, морят голодом, но он тверд как скала.

— А если ему петлю на шею накинут? Что тогда? Устоит? По-прежнему будет твердить, мол, давайте свергнем царя?

— Устоит, обязательно устоит! По мы, его товарищи, не хотим, чтобы ему на шею накинули петлю. Мы хотим, чтобы такие, как он, жили и сами набрасывали петлю на шеи господ.

Наступило молчание. Мухаммед опять задумался. Гачаги не слышали их разговора, но по озабоченному виду Мухаммеда догадывались, что речь идет о чем-то серьезном и атаман никак не может принять окончательного решения.

Наконец Мухаммед поднял голову и решительно сказал:

— Хорошо. Я согласен. Только знайте, горе тому, кто вздумает устроить Мухаммеду западню! Я разыщу предателя хоть на дне морском, и вот эта рука покарает его без пощады!..

— Если мы предадим тебя, расстреляй нас в этом темном лесу. Но мы — честные люди и пришли к тебе с открытым сердцем. Подлости от нас не увидишь. Поверь.

Некоторое время Гачаг Мухаммед сидел молча, обхватив голову большими руками. Потом встал, несколько раз прошелся взад и вперед по поляне. Затем остановился перед Бахрамом и, потирая давно не бритый подбородок, спросил:

— Какой дорогой они поведут его?

— Конечно, только нижней. Наверху им не перейти реку.

— Это почему же? — Мухаммед сдвинул широкие брови. — Ведь ты говоришь, они на лошадях?

— Конвой-то на лошадях, а закованного солдата погонят пешком. Они сострадания не знают.