Восстание в крепости
Шрифт:
В этот день, в особенности после занятий на плацу, все только и говорили о Дружине. А под вечер дело приняло уже другой оборот.
Улица, на которой были расположены казармы седьмой и восьмой рот, превратилась в бурное человеческое море. Волнение, как шторм, с каждой минутой нарастало. Его уже ничем нельзя было унять.
Солдаты двинулись к крепости.
Бондарчук шел в их гуще, считая, что нет надобности преждевременно лезть на рожон, попадаться на глаза людям Варламова. То же самое он посоветовал сделать
Когда толпа подошла к крепостным воротам, стало известно, что пятая и шестая роты тоже охвачены волнением и требуют показать им Дружина.
Солдаты лавиной хлынули во двор крепости и устремились к дому командира батальона.
Бледный, растерянный Варламов делал попытки остановить их, что-то говорил, размахивал руками. По голос его тонул в реве возмущенной толпы. Поручика никто не хотел слушать.
Солдаты кричали:
— Убили Дружина!
— Покажите его нам!
— Хотим видеть своими глазами!
— Открывайте карцер!
— Требуем!
Добровольский не показывался. Вот уже два дня, после проливных дождей, его мучил жестокий приступ ревматизма. Однако известие о том, что волнением охвачены даже кадровые, "благонадежные" солдаты, заставило командира батальона подняться с постели.
Когда он появился на пороге своего дома, небритый, серый, озабоченный, гул и выкрики постепенно смолкли. Слабым, хриплым голосом он обратился к толпе:
— В чем дело, солдаты? Что вам надо?
— Покажите нам Дружина! — выкрикнул кто-то басом из задних рядов.
Ни один мускул на лице командира батальона не дрогнул. Расправив рукой усы, он коротко приказал стоящему рядом Варламову:
— Показать!
Вслед за этим командир батальона отдал еще какие-то распоряжения, правда, так тихо, что, кроме поручика, никто ничего не понял. Потом Добровольский молча повернулся и ушел к себе.
Его место на пороге занял Варламов. Обращаясь к толпе солдат, он громко сказал:
— Приказано всем спуститься в ущелье, к речке, что под крепостью.
Солдаты недоумевали. Вместо того чтобы открыть двери карцера и вывести Дружина, им зачем-то предлагали идти в ущелье.
Послышались насмешливые возгласы:
— Сами ступайте! Мы не хотим купаться!
— Вы нам Дружина покажите!
Волнение снова охватило толпу. Варламов поднял руку и громко крикнул:
— Вы спуститесь в ущелье для того, чтобы увидеть Дружина. Подполковник приказал показать его только через окно карцера.
— А почему из дверей не хотите?.. — спросил белобрысый солдат, протискиваясь вперед. — Карцер вон, рядом, а вы нас в ущелье посылаете!
— Так распорядился командир батальона! — прохрипел Варламов натруженным от крика голосом.
С минуту солдаты недоуменно переглядывались, затем всей массой двинулись к воротам.
Часовые, скрестив винтовки, преградили
— В чем дело? Что мы в кошки-мышки играем?! Прочь с дороги! Живо, братцы!..
— Заткнись! Не дери глотку! — прозвучал у него над самым ухом голос Варламова. — Приказано, чтобы роты вышли из крепости строевым порядком! — И, обернувшись к унтер-офицерам, стоявшим в стороне, добавил: — Эй, взводные! Построить!
Опять поднялась суматоха. Раздались возгласы унтер-офицеров, призывающих солдат к порядку. Взводы начали строиться.
Воспользовавшись суматохой, Бондарчук разыскал в толпе Демешко.
— Ты особенно не лезь вперед. Нечего мозолить Варламову глаза. Мы не должны выделяться в толпе. И агитацию пока прекрати. Посмотрим, как будут развиваться события. Передай это ребятам.
Через несколько минут солдаты — всем им не терпелось поскорей увидеть Дружина — построились. По приказу Варламова распахнули ворота. Батальон, миновав равнину, направился к городу.
Многие из жителей города, высыпавших на улицу, присоединились к шествию. Каждому хотелось узнать, куда, с какой целью идет батальон, окруженный вооруженным конвоем, и чем все это кончится.
Ватаги ребятишек с криками бежали за солдатами.
Кое-кто из горожан догадывался о причине столь необычного шествия батальона к ущелью. Два дня назад утром во многих местах города, на стенах домов, заборов и даже на дверях мечети, появились листовки, рассказывающие о волнениях среди солдат батальона. Некоторые прохожие останавливались и читали их, другие — проходили мимо.
Пристав Кукиев узнал о листовках с большим опозданием, почти к полудню, и только тогда, обрушив весь свой гнев на городовых, велел им немедленно обшарить улицы, уничтожить все листовки, а тех, у кого они будут обнаружены, — арестовать. Городовые, как голодные волки, рыскали повсюду, прочесывали квартал за кварталом, срывали листовки с телеграфных столбов и заборов, со стволов чинар на церковной площади, рвали их на мелкие кусочки и топтали ногами. Но и это не охладило пыла защитников отечества. Они задержали на улице нескольких прохожих, показавшихся им подозрительными, и тут же обыскали.
Однако было уже поздно. Листовки сделали свое дело.
Батальон дошел до ущелья. Здесь было сыро. Большие, подернутые ряской лужи, образовавшиеся в результате многодневных проливных дождей, еще не просохли. Многие начали взбираться на обрыв. Ряды опять расстроились. Солдаты, разбившись на группки по двое, по трое, рассыпались по дну пропасти и по склону обрыва и, выбрав места поудобнее, принялись ждать, затаив дыхание.
Наступила мертвая, напряженная тишина. Все глаза были устремлены наверх, на крохотное окошко карцера.