Восток-Запад
Шрифт:
* * *
Едва миновав околицу, Сургут издал долгий вой. При радиоблокаде акустика – последний способ отдавать команды и заодно способ насторожить питомник. Но им придётся спасаться самим; кто не успеет – тот потерян.
Его служаки на звук побросали работу и метнулись кто куда, вниз и в тень, а ворота главного ангара стали открываться.
Пробежав технический двор и влетев в ангар, Сургут последним скачком запрыгнул в кабину управления строительного комбайна.
Дверца хлопнула,
К Сургуту с боков полезли шланги с острыми головками, стали втыкаться в клапаны туловища. Эти стебли будто врастали в него.
Комбайн как громадный краб вышел из ангара. Сургут выпустил и направил вверх приборы наблюдения.
А вот и гости.
Далеко-далеко, на грани видимости в небе возникла точка вибрации, затем – колеблющееся серое пятно, словно рождалась тучка в форме медузы. Зыбкие очертания дрожащего пятна мешали разглядеть, что таится в его середине, но бои с сирианами научили землян определять расстояние до призрачных кораблей пришельцев.
Чудище висело в стратосфере, градусах в семи от зенита, прокладывая тоннель для безинерционного прыжка и удерживая зону питомника в луче гасителя радиоволн.
Вход и выход – уязвимые моменты движения кораблей. Знать точки входа-выхода – половина успеха. Другую половину обеспечивает истребитель.
Краб-комбайн заревел так, что затрепетали оконные стёкла:
– Воздушная тревога! Нападение сириан! Всем укрыться! Всем уйти с открытого места. В дома, в подвалы, в кошары. Бегом! Даю две минуты! Повторяю – нападение сириан. Всем немедленно укрыться!
Замерший от воя, встревоженный питомник вмиг ожил, заметался и заголосил. Овцы, ярки, матки, детки, работницы, хозяйка – все бросились прятаться. Тут не до хлопот и не до сборов, раз такой кошмар! Неважно, кто приказывает. Если орёт, значит – командир.
Сургут твёрдо намеревался открыть огонь через сто двадцать секунд – дольше выжидать опасно, корабль совершит прыжок и окажется у самой земли, тогда бой точно станет самоубийством.
Еле видимый абрис десантного корабля начал смещаться к границе тропосферы.
Сургут пустил ракеты из левого контейнера.
Техдвор залило шквалом пламени, над питомником вскинулись клубы мрака с оранжевыми языками. Ракеты ушли ввысь, раскаляясь трением о воздух. В пятнадцати километрах над землёй они разомкнули строй и ударили с нескольких сторон в защитное поле сирианского десантника. Литиевые боеголовки дружно полыхнули термоядерными вспышками.
Ради этого брянцы создавали, а земной Совет Обороны под видом снабжения колонистов раздавал комплект «Стройремонтохрана».
В вышине зажглось ослепительно-белое солнце, куда ярче Примы; побелела земля, тени стали непроницаемо чёрными. Затем сверху пришёл мощный порыв ветра, словно порывистый выдох – «Ха!» Выше крыш взметнулась пугливая пыль, и донёсся раскат грома.
Вряд ли сирианин ждал такого жаркого привета от овечьей фермы, на которую он метился. Корабль в оболочке поля отшвырнуло
На миг померкнув, взрывная туча озарилась изнутри сполохами – сирианин спешно орудовал маневровыми двигателями, возвращаясь на ось мгновенного доступа к земле, – а затем сверкнула пучком лучей.
Десантник засёк место пуска. Он был обозлён тем, что его демаскировали, и сразу открыл ответный огонь. Но встряска от удара русских ракет была сильна – прицел сглючило, лучевые пушки дали сбой. Жгучие стрелы легли в стороне от техдвора, испепеляя землю.
Сургут, довольный результатом и тем, что остался цел, приготовился добить корабль сквозь ослабевшее поле. Но его второй залп встретился с окрепшей защитой, а навстречу выплеснулся новый лучевой пучок, более точный и узкий.
Техдвор стал адом. Оплывая текущей бронёй, краб осел на расплавленных ногах, ухнул брюхом о пылающий бетон. С грохотом лопались пусковые контейнеры, отваливаясь от консолей. Клокочущий дым восходил столбом, как из жерла вулкана.
Тяжкий гул повис над питомником – с бешеной скоростью проскочив километры от стратосферы до земли, десантник низко реял, парил над крышами, будто сгустившееся марево. Из него выстреливали туманно-белые конусы, убивая пламя и осаждая дым как снег. Разорвался бак с горючим – конус немедля скользнул туда, огонь задохнулся, горелые осколки обметало инеем.
Зарокотало и бахнуло в корпусе изуродованной боевой машины, до сего дня притворявшейся мирным шагающим комбайном. Полетели куски обшивки, выметнулся фонтан багрового жара, взлетели в воздух тёмные обломки, с лязгом обрушиваясь на грязный двор. Несколько пылающих фрагментов отбросило вдаль за околицу. Конусы подавили остатки огня.
– Всё, кончилось? – прошептала вожатая Сорок Третья, забыв и думать о гулёне Сто Пять. Она в компании овец и ярок укрылась в подземном этаже кормопункта.
Решительная старшая овца открыла дверь – снаружи стоял пепельный сумрак, словно на питомник опустилась туча; в проём ползли струи вонючего сизого дыма. Из двери дохнуло холодком – так странно! только что была жара…
– Без паники, – командовала старшая. – Ты! достань респираторы, вон они в ящике. Надевайте, ремни плотнее. Ярки, гуськом за мной, не отставать. Надо принести суягным одеяла, тёплые рубашки. Вы, трое, бегите к ягнятам – проверьте, как они. Посмотрите, не остался ли кто у пруда!
Вылазка длилась недолго. Едва стих шорох ног, как невдалеке послышались панические крики – и почти сразу смолкли. Волна быстро обрывающихся воплей ползла от строения к строению, лишь изредка оставляя за собой истошные, воющие стоны предсмертной муки.
Когда небо над питомником внезапно просветлело, и захлопнулся тоннель выхода, живых в опустевшем хозяйстве не было.
Военным – они прибыли через час, – пришлось только сосчитать трупы и выяснить число исчезнувших, а медикам – констатировать, что десятка полтора овец с тяжёлыми ожогами и травмами были добиты, рассечены поперёк и лишились части внутренних органов. Обычная практика сириан.