Восток. Запад. Цивилизация
Шрифт:
Мальчишка с кряхтением попытался повернуть Эдди на бок. Получилось не сразу. Затем подсунул ему под голову пару подушек.
– Пройдет, – сказал. В темноте его лицо выглядело более жутким, чем обычно. И зубы поблескивали, белые, нарядные. – Потом. Сейчас пить.
Он прижал к губам Эдди кружку.
Что в ней?
Точнее, что помимо воды? Глотать было больно.
– Не упрямиться. Пить. Если не пить, плохо. Тут и так мало. Для хозяина много делать.
– И… – Эдди почувствовал, что невидимая рука, сжимавшая
Говорить получалось с трудом. И слова выходили какими-то непонятными.
– Было. Он… приказать. Если нет, то наказывать.
– Придурок. – Эдди прикрыл глаза. Что бы там мальчишка ни принес, стало полегче. Еще, кажется, ноги покалывает. Значит, возвращается чувствительность. – Спасибо.
– Если дрянной шаман сдохнуть, то леди быть грустной. – Сиу отставил опустевшую кружку. А потом его ладони, детские, но крепкие, сдавили голову Эдди так, что и не повернуть.
Еще немного, и череп треснет.
– Дрянь, – сказал сиу, склоняясь над Эдди. И коснулся его лица острым носом. От мальчишки пахло лавандовым мылом и, кажется, туалетной водой. А еще – травами, горами, песками мертвой пустыни и всем тем, чему в этом цивилизованном мире не место. – Где вляпаться?
– Сам хотел бы понять. Что со мной?
От ладоней исходил холод, и что-то внутри Эдди потянулось навстречу этому холоду. Медленно. Мучительно. Выламывая извилины. И…
Ладонь зажала рот.
– Не ори. Всех разбудить. Суета будет.
Как ни странно, но это помогло.
– Что за… дрянь…
– Смерть. Много. Жила. Там. Я не шаман. И мало знать. – Он сидел, скрестив ноги, и уже не держал голову Эдди, но сложенные щепотью пальцы упирались в переносицу. – Иногда видеть сон. Разный.
– О чем?
Пожатие плечами.
И тряпка, в которой Эдди узнал собственную рубашку, кажется даже из новых. А этот гаденыш прижал ее к лицу. Жаль. Кровь хреново отстирывается. Эдди ли не знать.
– Всякое.
Эдди сумел пошевелить руками.
И ногами.
И даже тряпку у лица удержал. Все лучше, чем ничего. И наконец сел – с помощью мальчишки.
– Что ты вообще тут делаешь?
Матушка ему комнату отвела, Эдди точно знает. Сиу склонил голову набок.
– Слышать. Ты уходить. Я подумать, что опять мертвецы. Идти. Ждать. Помочь. – Последнее он произнес с явным недоумением. – Я не друг.
– И не надо. – Эдди шмыгнул носом и поднялся. С трудом. Его шатало. Проклятье, этак он точно не доберется до Орвудов. А ехать надо.
Самому.
Он ведь не один там был. Он ведь…
– Ты беспокойный. – Мальчишка не пошевелился. С растрепанными волосами, в белой рубашке, украшенной россыпью алых пятен, он не походил на тех детей смерти, с которыми Эдди сталкивался.
Обычный мальчишка.
Уши вот только острые.
И взгляд недетский.
– Надо ехать… проверить.
– Эва. – Мальчишка поднялся одним быстрым движением. – Я ехать.
– Ты-то куда?
– Туда. За ты приглядеть. А то ведь глупый шаман.
– Да ладно… не такой уж я и глупый, – проворчал Эдди.
– Умный шаман не полезть туда, где смерть.
Возразить было нечего.
Я опять видела небо. Синее яркое небо, такое высокое, бескрайнее. Оно манило. Звало полетать. И я откликнулась. Кто в здравом уме откажется полетать?
Крылья, правда, болели. И воздух такой, что не опереться. А внизу море. Тоже синее, но куда более плотное, чем небо. Еще и злое. Оно кипело, выбрасывая длинные языки волн в тщетных попытках дотянуться.
Я летела.
Надо держаться. Во что бы то ни стало. Там, в кипящей воде, остались братья.
Сестры.
Другие.
Снова чужая память? На сей раз далекая, не образами, скорее эхом разума, что застрял меж мирами, слишком упрямый, чтобы уйти.
И я просто летела. К берегу, что виднелся темной полосой, такой обманчиво близкой. Взмах. И еще один. И снова. Крылья выворачиваются ветром. И я рыдаю. От боли.
Слабости.
От того, что кипящее море ближе, чем берег. И ветер… раньше он держал меня. И был другом. А теперь норовит сбросить, ударить в бок, сломать, смести с небес.
Я ведь…
Взмах. И желание полета сменяется страхом.
Спокойно, Милисента. Это ведь не твой страх. Это тот… того… кого?
Не знаю.
Но я тянусь к нему. Я готова помочь. У меня ведь тоже есть крылья. Во сне. Или в забытьи? Я… главное, что тянусь. И у нас получается. Море вдруг падает вниз, а ветер снова становится покорен. Он наполняет собой кожистые паруса крыльев, и кости гудят от боли. Но мы держимся.
Берег.
Он близок.
Он еще ближе, чем кажется. И там, на нем, я вижу… кого-то? Неважно. Я все-таки падаю. Силы покидают меня стремительно. И море со смехом убирает волны, оставляя покрытый каменными зубьями песок. Они остры. Они хрустят, ломаясь под моей тяжестью, но в то же время пробивают толстую драконью шкуру. И я кричу от боли. А потом захлебываюсь криком, соленой водой, которая накрывает сверху. Море знает толк в ловушках.
И… и вода смешивается с кровью.
Больно.
Но я жива.
Жив.
Пусть крыло и тянется бессильно, вывернутое, сломанное, с изодранной о рифы перепонкой. Но я-то… мы. Мы бредем по песку, пробиваясь к той части берега, куда море не достает. И когда переступаем его, то… еще шаг.
И на песок падает человек.
Правда, кровь, вытекающая из ран его, чернее дегтя. Но разве это важно?
Главное, что мы все еще живы.
Последнее, что я увидела, – тени, что устремились к лежащему. И это вовсе не люди.