Вот и свела нас судьба (хотят ли русские войны)…
Шрифт:
Вот в том, что мои сказки напечатают в российских журналах, у меня однозначно имелись большие сомнения. Хотя, теперь могут. И ясно было, что признавшись в любви к книгам Жюля Верна, я как бы признавался и в некотором вольнодумстве. Пусть! Не такой уж страшный грех. Потом, я же и на самом деле нищета беспробудная. Где уж ожидать от меня верности? Даже к престолу? Нас с тётей и Александрой, конечно, могут прижать, но уже как бы и поздно. Выпустили джинна из бутылки. Теперь трудно будет нам помешать.
Тут в разговор вступил важный господин. И, похоже, что и на самом деле инспектор из Министерства Народного Просвещения:
— Вот, молодой человек,
Да, накинулся чиновник от народного образования на меня, яки зверь! Хоть и правильные русские слова, но у него наблюдался явный французский акцент. В отличие от меня и директора. Это меня, ага, и достало! Ага, заколебали эти любители французской булки!
— Э, Ваше Превосходительство, А Вы хоть сами Жюль Верна читали? Например, «Михаила Строгова»?
— А это что за произведение? И как Вы смеете указывать мне?
— Я не указываю, а подсказываю, Ваше Превосходительство. Кстати, это последний роман Жюля Верна. Как раз со многими нехорошими намёками в отношении нашего Отечества и важных особ. Хотя, в Европе как бы и свобода печати. И не такое о России могут напечатать. Как маркиз Кюстин! Может, и не читали? Хотя, Вас, Ваше Превосходительство, похоже, воспитывал француз-гувернёр откуда-то из Савойи? Или Вы и родились во Франции? А вот я, между прочим, фольксдойче! У меня отец, князь Павел, родился в Германии, в Веймаре, а в Крыму как раз воевал с французами и савойцами. Ещё с турками и англичанами. А моя мать княгиня Софья и её младшая сестра Арина Васильевна Переверзева из Курской губернии. Хотя, недавно и меня приглашали в германское посольство для обмена культурными достижениями. Теперь, когда мои работы напечатали в Швейцарии, мне точно есть что показать. Кстати, и в Веймар звали, чтобы вступить во владение баронством Либендорф, наследством бабушки Агнессы фон Либендорф!
— Что Вы себе позволяете, молодой человек?
— Что можно, то и позволяю, Ваше Превосходительство! Это же меня напечатали, а не какого-то там француза. Пусть и Жюля Верна! Оттого и ругают. Написал бы Жюль Верн о Марсе или Антарктиде, так теперь его бы прославляли. Вот Вы тоже как бы француз, оттого, похоже, и решили накинуться на юного русского автора? Или даже немецкого? Вместо того, чтобы поддержать молодые таланты. А ведь хорошо я написал, правду и интересно. Вот иностранцы и всполошились. И ещё напишу! И, вообще, мы, молодые люди, много чего любим. А ещё и мечтать о разном и вечном. И мне, в отличие от Вас, точно обидно за нашу Русскую Державу! А Вы, Ваше Превосходительство, от любви к «La belle France» уже готовы бедного русского гимназиста на куски разорвать. Нехорошо-с!
Глава 12
Глава 12.
Грехи
Да, я был сильно взволнован. Вот и вырвалось!
На вскочившего на ноги инспектора, лишь недавно вальяжно развалившегося в кресле, невозможно было смотреть без страха! Он весь побагровел и готов был накинуться на меня кулаками.
— Ми с Вами, молодой человек, разговаривайт будем в другом месте! Слишком много Ви себе позволяйт!
И ведь точно француз оказался! Может, и русский, но выросший на французском языке! Полно таких! Вот и инспектор от волнения миг забыл правильную русскую речь. Он резко махнул рукой и не оглядываясь, почти вылетел из директорского кабинета.
— Да, Борис Павлович, Вы точно возгордились. Знаете, Антон Францевич точно это без последствий не оставит.
— Э, Иван Яковлевич, не страшно. Можете, вообще, хоть сейчас спокойно исключить меня из гимназии. Вы же прекрасно знаете о моём происхождении. Так что, не пропаду. Плохо, когда на моём месте оказался бы другой способный русский гимназист. Бедный и незнатный. Вот его бы вы тут спокойно затравили. Хотя, чего это я на себя лишнего наговариваю? Позвольте, Иван Яковлевич, покинуть Вас. Всё равно я Вам больше ничего не расскажу.
— Идите, Борис Павлович. Конечно, зарубежные публикации — это достойно и престиж для, как Вы сказали, Русской Державы. Но, прежде всего, в Ваших интересах вести себя осторожнее и особо важных лиц не злить. Только хуже себе сделаете. Между прочим, у Вас разных недоброжелателей и так хватает!
Конечно, день в гимназии для меня был начисто испорчен. Едва досидев до конца, я отправился домой. Мой рассказ о сегодняшних событиях тётю Арину и Александру немного опечалил. Но новости о моих зарубежных публикациях всё равно взбодрили их и успокоили.
— Э, Борис, плевать на всяких инспекторов! Значит, он сразу на резкий французский акцент перешёл? А ещё собирался учить русских людей! Ну, ничего, нам он нисколько не страшен. Да, а всё-таки молодец твоя Татьяна! Явно она постаралась. Ещё и княгиня Татьяна. А вот князь Николай, похоже, просто не смог им противиться да и свои дела раскрыть побоялся. Надо же, теперь ты точно знаменит. Ладно, не переживай. Ничего тебе уже не сделают. И ты, Александра, не волнуйся. Вот теперь у нас точно всё наладится!
Оказалось, не совсем всё наладилось. Через пару дней к нам явились жандармы. Целый поручик и несколько чинов помладше, в основном, младшие чины. Странно, конечно. Неужели я совершил такое злодеяние, что мной занялась не полиция, а корпус жандармов? Влиятельный француз оказался! А я, наверное, показался кому-то и государственным преступником? Да, влип…
Хорошо, что жандармы особую наглость не проявили и явились лишь после возвращения меня из гимназии. И тётя Арина оказалась дома. И она сразу же отправила Федота к Ивану Федоровичу. Обычно он у нас бывает только по вечерам.
Поручик сходу попросил предъявить запрёщенную литературу и предметы. Ну, у нас ничего такого не имелось. Револьвер в имени. А нотная тетрадь с «Интернационалом» давно покоилась в потайном месте, и, конечно, не дома. Я даже все черновые наброски с новыми, ещё незавершёнными, сказками отнёс в библиотеку гимназии. Тётя Арина с Александрой о них ещё ничего не знали. Потом как-нибудь допишу. Неохота потерять написанное и тратить драгоценное время на восстановление. У меня и так много самых разных замыслов.