Вот мы и встретились
Шрифт:
– Аркадий Михайлович, мы ждём, надо работать.
– И хорошо, что ты меня уволил. – Мария Сергеевна резко повернулась и пошла вон из чужого театра, задорно стуча каблуками и ни с кем не попрощавшись.
В «Опеле» посидела с минуту, осваиваясь со статусом вышвырнутой актрисы, включила мотор и рывком отвернула от тротуара, чуть не врезавшись в «девятку». Та затормозила, молодой парень высунулся в окно пассажира, увидел бабу-водителя и покрутил пальцем у виска. «Он и сам не представляет, до чего прав», - подумала она и уже осторожно вырулила в общий разреженный дневной поток.
Пошёл мелкий нудный дождь. Включила дворники, но глаза всё равно застилала мокрая муть. Провела пальцами – оказывается она, не подозревая, рюмила. Кое-как платком стёрла горькую влагу вместе с тушью, глубоко вздохнула и уже
– Ну что, отметим падение звезды?
Полстакана выпила по-русски, залпом, и не почувствовала никакого облегчающего эффекта. Пришлось повторить, и только тогда по сосудам и капиллярам заструилась горячая кровь, нагретая растворённой энергией южного солнца. Вяло зажевала одно пирожное, не чувствуя вкуса крема, и захлопнула коробку. Зашумело-таки в голове, отяжелив её так, что пришлось подпереть руками. Устремила плавающий взгляд на кристалл. «Вот так, мой дорогой маг, сверзилась курва! Что будем делать?» - и, поместив подбородок на сложенные одна на другую ладони рук, уложенных локтями на стол, уставилась на камень, пристально вглядываясь в него полуприкрытыми глазами. И вдруг, что это? Увидела лохмача! Он сидел там, где сидел раньше, и скалился в весёлой улыбке. «Чего лыбишься-то? – спросила, злясь, а он в ответ: - «Поедешь со мной». «Вот ещё!» - возмутилась она. – «Ни за что! Что я там буду делать?». А он, положив на стол руки, раскрыл громадные ладони, а в них – груда искромётных камней: красных, синих, зелёных, белых, фиолетовых, - и все, перекатываясь, испускают такой яркий свет, что глазам больно. «Будешь собирать такие», - сказал, - «красные дарят жизнерадостность и жизнестойкость, зелёные – верность и самоотверженность, синие – любвеобильность и преданность, фиолетовые – доброту и справедливость, белые – искренность и честность…» - «Дай!» - она протянула руки по столу, голова соскользнула с ладоней, стукнулась о столешницу, и она проснулась.
– Жмотина! – обругала лежащий перед ней талисман и ушла в морскую ванну. Нырнув по уши, подумала: «Сейчас, может, поехала бы, если бы сильно настоял. Олух царя сибирского! Подержаться бы за бороду, подёргать бы за усы!» - Она рассмеялась, представив себе изумлённую рожу лохмача. Вылезла на кафельный берег, тщательно обтёрлась, полюбовавшись изящным девичьим телом, отражённым в зеркале, быстро оделась и поехала на метро на давно забытый шопинг.
Прошвыривалась почти полдня, не пропустила по дороге ни одного бутика-люкса, а добыла всего-то ненужный набор макияжа да пару ажурных бюстгальтеров, которыми и пользовалась-то редко, поскольку груди и без подпорки стояли торчком. Вернувшись, усталая и тоскливая, довыцедила винцо, заедая эклерами и, скрючившись на диване, смотрела и слушала по «Культуре» Нетребку с европейскими знаменитостями, пока не начали слипаться глаза.
Проснувшись на следующее утро в привычное московское время, опять стала думать: хорошо или плохо, что наконец-то ушла из Аркашкиного гадюшника, и что делать дальше? Нет, её не вышибли, она ушла по собственному желанию, так записано в трудовой книжке, и это, конечно, формулировка Аркадия вопреки приказу, состряпанному явно Лизкой. С такой записью можно бесстрашно стучаться в другие театры, может, где и примут, учитывая её стаж, вне очереди молодых претендентов, расплодившихся в столице словно тараканы. Вопрос: куда стучаться? Обязательно нужны приличные рекомендации и блатные знакомства, которых у неё нет, о которых не побеспокоилась за десять лет. Всё думалось, что засветит по-честному и без них, и вот – крахнулась. Съездить, что ли, к родителям?
Но прежде пошла в ближайшую церковь. Крестясь, прошла в боковой предел к иконе святой Марии, у которой всегда выпрашивала благословения на новый спектакль, а сейчас оно нужно было по горло. Попросила и о здравии родных, не забыла поставить свечку и во здравие раба божьего Ивана. Сказано ведь: не держи зуб даже на врага своего. Раздав по монетке нищим на паперти,
– Что это вы филоните? – поинтересовалась у матери озабоченно.
– Сегодня, дорогуша, суббота, - ответила та.
Оба родителя двигали науку Авиценны, и были очень недовольны, когда их единственное дитя свалило в лицедеи.
– Надо же, а я и не знала, что сегодня суббота, - радостно созналась дочь.
– Значит – счастливая, - выдала диагноз кардио-доктор и доктор меднаук одновременно. – Будешь ею вдвойне, если приедешь к обеду – будут твои любимые домашние пельмени с настоящей крестьянской сметаной.
– Лечу, - пообещала дочь, подумав, что, может быть, она и вправду счастливая от того, что избавилась, пусть и с кровью, от художественной опеки чуждого по духу режиссёра, от театра, который неумолимо шёл ко дну? Может, не хаять, а хвалить надо мерзавца за то, что спихнул с Титаника? Может быть, прав лохмач-бородач, что надо доверять судьбе и принимать её дары безропотно? Не быть чересчур упёртой и гордой и не киснуть? Может быть, следует по-христиански извиниться перед Аркашей? Не сейчас, потом, при случае?
Родители у неё были классные, класснее всех классных. Она никогда не видела и не слышала, чтобы они ссорились, всё всегда делали вместе: и в саду-огороде, и на кухне, и в дачном хозяйстве. Они и диссертации писали вместе, помогая друг другу, и защищались в один день, и уже долго-долго работали в одном институте, занимаясь и наукой, и практической хирургией, и не раз отказывались от баллотировки в Академию, поскольку тамошние учёные одуванчики негласно возражали против семейственности в своём замкнутом плесневеющем сообществе, и была вероятность того, что одного примут, а второму достанутся чёрные шары. Для Марии Сергеевны они были идеальной супружеской парой, идеалом семьи, вряд ли достижимым кем-либо ещё, а тем более ею, с её взбалмошным характером, унаследованным, как выяснили на семейном совете, от материной матери, слывшей особой экзальтированной и непредсказуемой, но отходчивой и доброй. Доктора и отдыхали, если удавалось, всегда вместе, посвящая один-два вечера в неделю значимым концертам классики или новым оперным постановкам, и были равнодушны к театральной жизни города, считая театр уделом людей с недоразвитым интеллектом, приспособленным для удовлетворения низменных вкусов публики, не желающей перенапрягаться и самостоятельно мыслить. Переубедить их было невозможно, потому они мало интересовались успехами и провалами отщепенки, смирившись со злокачественной интеллектуальной опухолью в их роду. И всё равно родители для Марии Сергеевны оставались эталоном, потому-то её насторожила и огорчила концепция существования порознь двух любящих сердец, предлагаемая таёжным охломоном. Она посчитала её хитрой уловкой нечестного завоевателя. Нет и нет, лохмуша, уж если да, то да и только вместе, без всяких виртуальных отношений. Зачем здоровый сильный мужик пошёл в обход, расставляя капканы, а не попёр в лоб, как ей хотелось, хватая ручищами и сминая бабскую волю? Даже в постель к ней не решился залезть, хотя она… ладно, замнём. Ничего у них не сложится, как пить дать, свободы она никому не отдаст и не полезет за ним на кедровые деревья за шишками. Не дождётся! Так что адью, мой лохматый мусью!
За обедом примерная дочь отчиталась за успешные гастроли, умолчав, чтобы не расстроить любимых родителей, о прорезавшемся певческом даре, поделилась сумбурными впечатлениями об ужасных красотах Севера, а на десерт сообщила, что ушла из театра. Приятная новость, однако, докторов не впечатлила, хотя они и ожидали этого скорого события все десять лет.
– Собираешься заняться чем-нибудь более практичным и полезным? – осторожно осведомилась мать, собирая грязную посуду в мойку, а профессор надел фартук, чтобы вымыть её.
Взбалмошное дитя улыбнулось.
– Попытаюсь проникнуть в какой-нибудь более респектабельный и классный театр.
– Значит, не дождёмся мы внука, - вздохнула потенциальная бабушка. – Сейчас, когда ты в перерыве, самое бы время. – Она снова подсела к столу для серьёзного разговора. – Неужели у тебя, в твои годы, с приятной внешностью, при твоём широком общении не нашлось ни одного достойного мужика?
Маша отвернулась к окну, вглядываясь поверх крыш вдаль, как будто хотела разглядеть там далёкое и достойное.