Вот мы и встретились
Шрифт:
– Настаиваю.
– Я согласна, - зажгла лучики в тёмных глазах.
– Тогда сделаем так: вы после школы зайдёте к нам, а я к тому времени узнаю, что нам хотят показать, и раздобуду билеты, тогда и сговоримся. Идёт?
– Хорошо, - она даже порозовела.
– До завтра?
– До свидания, - Вера помедлила, и он подумал, что, вполне вероятно, не отвергла бы и более тёплого и близкого расставания, но, пока раздумывал, как поступить, она повернулась и медленно пошла к дому, чуть сгорбившись и опустив плечи.
«Окликнуть, что ли?» - лениво подумал провожатый. – «Но зачем? Перед самым отъездом?». Ему вдруг вспомнился
Домой вернулся не в духе.
– Ну, как? – заинтересованно осведомилась мать, и отец тоже спрашивал внимательными глазами.
– Нормально, - по безразличному голосу «замечательного» лектора и не поймёшь, что значит «нормально». – Вера похвалила.
– Ну, и слава богу! – удовлетворилась родительница. – Отмучился и ладно. Садись, поешь, я тебе…
– Мам! – перебил любимец. – Ну, что ты всё «поешь да поешь»!
– А как жеть? – а сама уже выставляла на стол хлеб и посуду. – Поешь – и в душе радость, и в голове ясно. Сытый завсегда добрее голодного, - и поставила на стол сковороду с жареной картошкой, облитой яйцами.
– Да не до того мне, - Иван Всеволодович покорно уселся за стол.
– А чё такое? – забеспокоилась кормилица, и отец сел напротив, ожидая разъяснений.
– Никак, уже поцапались? Не даётся, что ль?
Сын не стал уточнять последнее предположение.
– В театр завтра идём.
– С ей? – выдохнула мать, улыбаясь.
– С ей, с ей, - раздражённо подтвердил ухажёр. – Не с тобой же.
– И не надоть со мной, - отказалась старая.
– Да хоть с ей, хоть с тобой – идти-то не в чем, - напал на неё иждивенец, - костюма-то нет.
Враз осознав беду, мать даже отшатнулась от бедолаги, скрестив руки между выпяченным животом и обвисшей грудью.
– И чё делать? – Но женщины, в отличие от мужиков, никогда не падают духом и в любых житейских неурядицах находят выход. – Давай-ка завтра по утрянке смотаемся с тобой в какой-то… этот самый… как его… ну, шоп, и нашопаем тебе костюмчик – ты приглядишь, а я куплю.
Ваньша в возмущении бросил вилку на стол
– Вот ещё! Чего не хватало!
– Хватало, хватало, - успокоила мать, присев рядом и довольная найденным выходом из форс-мажорной ситуации. – У меня есть в заначке, - и быстро взглянула на отца – тот согласно молчал. – И не спорь: я так хочу!
Иван нехотя взял вилку, ковырнул пару картофелин и снова отложил.
– Ладно, - согласился притворно, - там видно будет, - решив, что ни в коем случае не позволит тратиться старикам, хотя и оставалось у него только на обратную дорогу да ещё мал-мала несчитанного, но он надеялся, что на дешёвенький одноразовый китайский ширпотреб хватит. Надо же: прогорел! А ещё думал оставить старикам. Бездумный транжира! Костюмчик, видите ли, ему понадобился! Есть окончательно расхотелось,
– Имей в виду, - пригрозил отец, - если у тебя не сладится, деньги за костюмчик вернёшь, - подытожил импортный договор. – Пошли к телеку, - а там не утерпел узнать подробности:
– Вроде слюбились?
Сын, привычно заложив руки за голову, откинулся на спинку дивана.
– Послезавтра уеду.
Отец разочарованно, с досадой, крякнул.
– Та-ак! Раз так, то конечно, вали.
– Мать бы как-нибудь подготовить, - высказал единственную причину задержки непутёвый лоботряс.
Всеволод Иванович, не глядя на отпрыска, пообещал:
– Поговорю с ней, скажу, что отложили сговор на проверку.
– Может, и на самом деле так, - задумчиво согласился несговорчивый жених. – В следующий отпуск приеду, тогда и понятно станет, - и подумал: - «За два года всё утрясётся».
Молча пялились на экран, пока младший не стал клевать носом, усыплённый каким-то сериалом с бесконечной бессмысленной стрельбой и трупами. Тогда старший поднялся, освобождая диван.
– Ложись, у тебя завтра хлопотный день.
Сын послушно постелил постель, лёг, но сон ушёл. Нащупал лежавший рядом мобильник, задумчиво повертел в руках и медленно стал просматривать занесённые в память телефоны. Её телефона не было. Идиот! Он же стёр его! Неврастеник! Как будто вместе с телефоном можно стереть и память. Оживил в своей памяти адрес – нет, не забыл – и, не торопясь, перенёс в память мобильника. Интересно, как она там, на холодном Севере, не простудилась? Не должна бы, в театрах и клубах и там должно быть тепло. Меня-то уж точно забыла. Хотел вот посмотреть на неё на сцене, а придётся смотреть на других. Вера, конечно, эффектнее, но почему-то тянет к той, неуловимой и далёкой, а не к этой, рядом. Неужели и впрямь у него вспухло самолюбие? От Маши веет теплом и энергией, а эта, что рядом, словно роза в целлофане. Поскорее домой, а там – в тайгу и обязательно на всю зиму на горные работы, чтобы вымерзла напрочь отпускная дурь.
Когда в театральной раздевалке они скинули пальто, Иван Всеволодович почти остолбенел при взгляде на спутницу. Длинные волосы её, волнистые на концах, были свободно стянуты на спине серебряной нитью в пышный хвост, стройные ноги обтягивали белые замшевые сапожки на среднем каблуке, а умопомрачительные телеса обтягивало светло-серое шерстяное платье с длинными рукавами и глухим стоячим воротничком. И всё равно от закрытой фигуры нельзя было глаз оторвать. На ней не было ни макияжа, ни украшений, всё в первозданном виде, но в таком, что когда они вышли в фойе, то род мужской дружно устремил взгляды, медленно пробегая восхищёнными глазами снизу вверх и обратно. Даже дамы, одетые в вечерние, по-разному декольтированные, платья, расписанные умелыми визажистами и увешанные драгоценностями, и те не оставили без внимания Золушку, окидывая её бесцеремонными презрительными взглядами и переводя прищуренные злые глаза на кавалера-верзилу, одетого в контраст в тёмно-синий костюм с голубым гугинским галстуком, купленным матерью. И от этого, и от молодой красивой спутницы, и от нездорового повышенного внимания к ним Ивану Всеволодовичу стало не по себе, но он крепился, изображая как мог высокомерное безразличие и проклиная себя за то, что вообще вылез на люди в непривычной шкуре и в непривычной роли индюка, оберегающего самку.