Вот мы и встретились

Троичанин Макар

– Бабу – модель, - подсказал Диджей.

– Не-е, - отказался хозяйственный депутат, - свою с Украйны привезу, гарную в теле, справную в руках, швыдкую в голове, а ещё… - но скромные депутатские запросы прервал шеф.

– Назовём же город как и все знаменитые города с приставкой «святой», и будет он зваться Саньк-Травибургом.

Нечеловеческое ржание с захлёбыванием слезами и соплями было всеобщим ликующим согласием. На том градопроектирование и закончили.

К Новому году лимит поощрительного фонда был исчерпан, а будущее градообразующее месторождение обогатилось на дюжину солидных пересечений с богатой комплексной минерализацией, почти на три десятка минерализованных трещин и на десяток минерализованных даек диоритов. Создавалось такое впечатление, что куда ни ткни канаву, всюду вскроется оруденелая трещина, и общая ширина рудоносной

трещинно-жильной зоны уже достигала 300 метров. Осталось только проследить её по простиранию, определить протяжённость и получить общую площадь оруденения. Горняки уже работали на прослежке вниз по склону сопки, но работы замедлились из-за всё увеличивающейся мощности перекрывающих рыхлых отложений, вызывая нешуточные страдания у главного первооткрывателя. Общее простирание рудоносной зоны было северо-западным, она контролировалась и вмещалась мощным разломом, ныряла под аллювий незамерзающего ручья, и очень хотелось, чтобы вынырнула на другом берегу, но там была территория соседнего листа, на которой работал Казанов, и на его съёмке ничего рудопримечательного не было. Не было и приличных геохимических ореолов. Неужели зона отсекается поперечным разломом, проходящим вдоль ручья в направлении на интрузив и вдоль субвулкана? Тревожная эта мысль всё чаще подтачивала уверенность Ивана Всеволодовича в успехе затеянного им поиска. Неужели нюх ему изменил, и они копаются на мелкомасштабном рудопроявлении? Очень хотелось самому хорошенько промаршрутить чужую площадь и убедиться, что там на самом деле нет никакой зацепки. Зимой это невозможно. Горько было от бессилия до боли в сердце. Стоп! Зачем маршрутить, когда можно под сурдинку выкопать пару-тройку канав? Выкопать партизаном. Почему бы и нет? Что мешает? Чужая территория? Какая же она чужая? Своя, российская, а он не захватчик, а разведчик, и сделает это сам, задарма, во благо трудящихся всей России. Иван Всеволодович даже рассмеялся вслух, найдя простейшее решение неразрешимой тупиковой задачи. «Вот так, дорогуша Марья Сергеевна! Думать надо, выход всегда есть. Думать и делать своё маленькое дело, и судьба обязательно смилостивится». Загоревшись чем-либо, он уже не мог остановиться, не сделав того, что втемяшилось, но сдерживался, решив хорошенько обдумать пиратский рейд и уж тогда приступить к реализации втихомолку.

Прилетел вертокрыл. Привёз новогодние подарки. Больше всего зимовщики обрадовались свежему хлебу и, пока разгружали, успели изрядно пощипать румяные буханки. Пришлось начальнику, чтобы не остались одни ободранные мякиши, завязать мешки и упрятать деликатес от пацанов в своей резиденции. Обрадовались и картошке, и луку с чесноком, и капусте, и кусманищу сала. А ещё прилетел накрепко забитый деревянный ящик с крупной надписью поверху: «Ильину».

– Севолодович, - Диджей с трудом поднял личный подарок начальнику, обнюхал, потряс, - что-то там булькает, не пролилось ли ненароком, откроем? – заулыбался догадливо.

– Ты осторожнее с ним, - предупредил хозяин, - там кислота, не урони, разобьёшь – враз отравишься.

– А-а, - разочарованно протянул Витёк и унёс ящик, держа на вытянутых руках, в домишко Ивана Всеволодовича. – Сам не траванись.

С вертолётом на большую землю отправили накопившиеся пробы, лётчикам отдали выловленных накануне Тарутой ленков и ведро собранной впопыхах и не очищенной от листьев брусники, а руководитель работ передал для Романова пару сложенных пополам листков с сухим отчётом о проделанной работе, не упомянув ни о возникших трудностях, ни о сомнениях, ни, тем более, о намерении внедриться без разрешения в чужую епархию. Уже когда «птица» была в воздухе, вспомнил, что не отдал письмо. «А, да ладно, скажу, что замотался, как она», - оправдал себя, - «не до того было. Перетерпится».

30-го затеяли предновогоднюю баню и постирушки. На банной печке помещались всего два ведра, поэтому воду грели и в жилье, а отмывались и отстирывались поочерёдно с самого раннего утра, пропустив первыми, как и полагается в демократическом обществе, начальство. Потом они с Колей блаженно томились в одних трусах поверх спальников, предварительно надувшись горячим чаем с брусникой. В печурке жарко полыхали, потрескивая, берёзовые поленья, на протянутых верёвках сушились бельё и вкладыши к спальникам, было тепло и влажно, а за стенами разгулялась нешуточная метель со снегом, и было приятно, что не надо лезть в сырые промёрзшие канавы. Коля изредка покхекивал.

– Оденься, - посоветовал старший, - застудишься после бани, не рискуй.

В

последние дни на хиловатого помощника напала простудная хворь – он чихал, сморкался и кашлял, но упорно отказывался от лежачего перерыва, стыдясь за недомогание и пересиливая его брусничным чаем, хвойным настоем и размягчёнными сухарями с чесноком, да ещё всякими таблетками, в которые никто из таёжников не верил. Ивану Всеволодовичу нравился упорный волевой парень, но беспокоило, что тот может занемочь по-настоящему, и придётся вызывать сан-вертолёт, а это дорого и не всегда возможно из-за зимней неблагоприятной для лёта погоды, да и оставаться одному не хотелось – тогда начисто рушилась вся его задумка о канавах на том берегу. Подумав, он всё-таки предложил болящему улететь с вертолётом, прилетевшим с продуктами, но Николай категорически отказался и даже ушёл в избушку, чтобы его не видели и не уговаривали. Теперь вот на старшего свалилась ещё одна напасть – вылечить или хотя бы не уморить помощника. В бане он хорошенько отстегал его берёзовым веником, и парень вроде бы повеселел. Дай боже, чтобы молодость одолела временную немощь.

Рябцов - такую фамилию имел Николай, по прозванию Рябчик - приехал к ним давно после окончания техникума и уже здесь за восемь лет осилил заочный институт. В работе от этого для него ничего фактически не изменилось – всё те же летние маршруты, всё те же зимние канавы, редкие недели в камералке и постепенное одичание и обичевание. Как-то незаметно они поладили с Зинкой, и вдруг у них родилась дочь. Зина прочно засела в камералке, а Николай стал худеть, экономя на полевых харчах. Чувствовалось, что в молодой семье не всё ладно, а у Ивана Всеволодовича всё не было времени и настроения поспрошать детально, да вроде и неудобно лезть незваным без надобности в чужую жизнь. Сейчас, после бани, они оба размякли и готовы были к доверительному разговору.

– Ну, как ты? – начал старший.

– Ничего, - младший повернул к нему лицо, употевшее от горячего чая. – Оклемаюсь. Вы всех вирусов из меня выколотили.

Иван Всеволодович повернулся на бок.

– Завтра и послезавтра лодырничаем, придёшь в норму. – Замолчали, нащупывая нить беседы.

– Отмантулю здесь зиму и уволюсь, - рубанул наотмашь, без подготовки, молодой.

Иван Всеволодович ждал чего-то подобного, но не сейчас и не здесь. Он ещё осенью заметил, что парень стал чересчур вялым и замордованным, зацикленным на какой-то тайной мысли, и даже не хотел брать его на зимовку, но тот сам напросился.

– Что, устал?

Николай лёг на спину, чтобы легче было объясниться, не глядя в глаза шефу.

– Зинаида заела.

– Что же её не устраивает? – удивился Иван Всеволодович, вспомнив, что та не очень-то напрягалась на работе, и приходилось не раз делать ей замечания за болтовню и небрежные минералогические определения. Николай чихнул. – оденься! – Младший послушался и влез, не поднимаясь, в шерстяной спортивный костюм. – Что хочет-то твоя Пенелопа? – разозлился начальник, предполагая, что основой семейного конфликта является низкий, по мнению супруги, оклад мужа. Но он ошибся, причина оказалась намного обширнее и серьёзнее.

– Говорит, я выходила замуж не для того, чтобы сидеть по вечерам одной и летом, и зимой, думала, канючит, будет муж, будем вместе по хозяйству, в кино ходить, в гости, гулять, а вместо мужа получила приходящего раз в месяц любовника, да и тот вместо того, чтобы заниматься любовью, спит без просыпа. Дочь, мол, отца не узнаёт – это она врёт, ещё как узнаёт, мы с ней – не разлей вода! Хоть бы, зудит, зарплата была стоящая, а то ни самой одеться, ни дочь не одеть, ни в Египет в отпуск не смотаться, на два дома живём. И вообще, говорит, надо бежать из этой берлоги в город, туда, где по-людски живут. Житья от её попрёков-щипков не стало, домой из тайги возвращаться не хочется. Дура, обзывает себя, была, когда за тебя замуж выходила. На пределе у нас, дальше так жить невтерпёж.

«Мария Сергеевна не дура», - подумал в сердечной горячке исповедник, - «она за геолога-бродягу не выйдет. Чем её, интеллектуалку, здесь развлекать? На охоту, идиот, вздумал утащить! Там она тебя и пристрелит с отчаянья. На рыбалку? Утопит в речной канаве от безысходности. По тайге намерился потаскать? Может, и согласится разок, да и то, если на лошадях, без комаров. Будет она тебе томиться, ждать по редким вечерам, держи карман шире! В худой самодеятельности предложить корпеть? Одно расстройство для профессионала. Хотела, вот, приехать посмотреть на тебя здесь – приедет, посмотрит и ужаснётся! Права Зинаида – женщине нужен город.