Вот мы и встретились
Шрифт:
Ваш горький сирота Иван, недостойный сын Всеволода.
П.С. Когда соберётесь сюда, обязательно сообщите за неделю, чтобы я успел выправить характер слезливого зануды. Я буду в зоне мобильной слышимости где-то в конце февраля».
На вечерней связи Иван Всеволодович сообщил Романову о находке образцов субвулканических фаций и гранодиоритов на участке Казанова, а также о вскрытии здесь первой же канавой богатой рудной зоны. Главный геолог не стал вдаваться в подробности незапланированных работ, а сразу поняв, что перспективы нового рудопроявления могут быть значительно расширены и увеличены, коротко приказал: «Продолжай!», но предупредил ещё раз, что срочно нужен проект, чтобы легализовать горные работы и, главное, получить на них ассигнования. Иван Всеволодович и сам хорошо понимал это, предложив, по его мнению, разумный компромиссный вариант: он остаётся на канавах, поскольку результаты по ним требуют постоянного анализа и корректировки работ на местности, а Рябцев Николай займётся проектом. Недолго подумав и доверяя лучшему своему ведущему геологу, Романов согласился: «На твою ответственность. Жди вертолёт». На том связь и закончилась.
– 13-
– А я, - откликнулась Мария Сергеевна, чуть понизив голос, - тоже хотела бы увидеть вас в вашем пресловутом
Наутро позвонил Георгий Георгиевич и обрадовал тем, что она утверждена в главной роли. Съёмки начнутся завтра в девять.
– Послушайте, - всполошилась Мария Сергеевна, - какие съёмки? Я же совершенно не в курсе сценария.
– Приедете, будет и сценарий, и репетиции, - успокоил он её, - только не опаздывайте.
Спать легла пораньше, чтобы сократить время до интересной работы.
А утром… утром начался киносценический бардак, совершенно не имеющий ничего общего с привычным размеренным ритмом подготовки к спектаклю: никакой читки, никакой шлифовки ролей, всё с маху, прямо с колёс и без всякой последовательности. Готового сценария вообще не было. Двое моложавых мужиков из журналистской братии сочиняли его по ходу съёмок, изменяя и дополняя в соответствии с неожиданными поворотами сценического действия. Актёрам и режиссёру разрешалась полная и неограниченная импровизация, лишь бы укладывались в отведённое дорогое время, и нередко к концу дневной съёмки от начального текста не оставалось ни строчки. Что будет завтра-послезавтра, никто не знал и никто об этом не беспокоился, поскольку все житейские ситуации в этом застойном мире давно проиграны и осталось только следовать им, не загружая зрителей непонятными новыми. Марии Сергеевне даже понравилась такая игровая вольность. Перед каждой съёмкой Г.Г. рассказывал, что актёры должны делать, но совершенно не объяснял, как делать, отдавая психологию сцен и ролей на откуп актёрам, неизменно подчёркивая, что должно быть поменьше длинных и тягостных переживаний и побольше движений и экспрессии, а главное – надо экономить время. И эта установка в общем устраивала Марию Сергеевну – незашоренность позволяла играть так, как хотелось, как ей виделась роль, как она понимала сценарий и как чувствовала партнёров. Перед каждой мини-сценой была всего одна, от силы две репетиции, и совсем не требовалась точность текста, главное – донести до зрителя смысл поступков героев. Раздражала сумятица, лишний толпящийся народ, шум технических работ и дискретность сцен, когда только-только вживёшься в образ и – раз! – конец съёмки, а в следующем эпизоде уже совершенно другое содержание и надо мгновенно переходить от убийственного отчаянья к безудержной радости. Мария Сергеевна не представляла себе, как можно из этого непоследовательного хаоса состряпать хороший фильм с понятным сюжетом. В первую неделю очень отвлекали движения съёмочной камеры и глазеющие со всех сторон свободные актёры и технари, но потом привыкла, но сама никогда не смотрела на съёмки других, предпочитая отсиживаться где-нибудь в сторонке. Поначалу удивлял и набор актёров, в основном это был ершистый молодняк, недавно приобщившийся к Мельпомене и Талии, не знающий толком актёрской техники и не имеющий опыта перевоплощения. Были на третьих-четвёртых ролях и обветшавшие одуванчики, смирившиеся с собственной бесталанностью, поскольку ничего другого делать не умели. В общем, труппа – далеко не первый сорт. Потом уже ей объяснили, что никакой частный продюсер, решивший прославиться собственным киношедевром, никогда не раскошелится на дорогих народных и заслуженных, и, возможно, в этом и преимущество частных сериалов, что они волей-неволей высвечивают новых звёзд, не испорченных театральными штампами мастеров. «Выходит», - грустно усмехнулась Мария Сергеевна, - «и меня посчитали за дешёвку». Рваный ритм съёмок, непостоянная занятость актёров, сбродный характер труппы не способствовали сплочённости коллектива, в котором кучковались по старым знакомствам и привязанностям, не имея необходимости заводить новые, и в этой бродящей толпе она оказалась одна. Одиночеству способствовало и то, что Г.Г., распознав в ней настоящую актрису, выделил из общей массы, разрешая спорить и настаивать на своём, часто соглашался с её мнением и вообще относился к ней уважительно, тогда как с остальными обращался довольно грубо и непререкаемо. Поэтому её невзлюбили не только за самостоятельность, но и за то, что она стала негласной примой, главным действующим лицом в труппе. Кто же среди актёрской братии любит выскочек, пусть и талантливых? Это на похоронах корифеев чуть ли не все оказываются хорошими друзьями покойника, почти закадычными, стараясь направить отсвет от таланта на свою серость и заставляя краснеть от стыда почившего в любви и славе. Нет для актёра врага злее, чем свой собрат по искусству. В схватке за роли, популярность и славу все приёмы против соперников хороши, и любой, будь хоть какой перезаслуженный и перенародный положительный герой, отлично справляется с наимерзейшей ролью негодяя. Творческая изоляция Марию Сергеевну не очень беспокоила, она давно уже привыкла к одиночеству и к собственным критериям оценки творчества, но угнетало то, что скоропалительность съёмок, не позволявшая углубиться в роль, не способствовала росту и шлифовке мастерства и даже, наоборот, обедняла его, исключая глубокие психологические переживания с подменой на быструю смену действий. Во главу мастерства здесь ставили внешние эффекты и динамику, к которым поначалу трудно было привыкнуть. В общем, прав оказался лохматый геолог: кино – не театр, они несовместимы и несопоставимы, театр обогащает талант, а кино – развращает и гробит. Но не хотелось подводить Г.Г., который очень ей доверял, и она терпела и вообще стала в их тухлом предприятии вроде козырной карты, без которой им не выиграть. Мария Сергеевна, конечно, не прекращала поисков, звонила и навещала дирекции известных театров, но везде встречала одно: нет. Прорваться в закрытые наглухо театральные корпоративы можно было только по серьёзной протекции, но у неё, как назло, не было никого, кто бы мог замолвить за бедного гусара словечко, и не было рекомендательных премий и званий, кроме одного: простонародная актриса.
И
Как-то на выходе из кинодельни её остановил рыжий меценат.
– Садитесь, подвезу.
– Спасибо. – Мария Сергеевна чувствовала необъяснимую интуитивную неприязнь к продюсеру. Ей всё не нравилось в нём: и розово-рыжая рожа, и злые водянистые глаза, и медная жёсткая шевелюра, и в крупных веснушках лапы, в которых было бы неприятно оказаться. – Я никогда не подсаживаюсь к незнакомым водителям – мало ли что случится! – мысленно напомнила ему о гибели жены в автокатастрофе, и он, похоже, понял намёк, напряг скулы, обозначив нервно задвигавшиеся желваки.
– Говорят, вы привязали к себе Вадима, зачем?
«Вон что тебя беспокоит, рыжий родственничек!» Она рассмеялась.
– Не знаю, зачем, сама задаю себе этот же вопрос и не нахожу ответа.
Рыжий сощурил порыжевшие глаза, надвинув на них рыжие брови, нервно завертел кольцо с ключами на толстом рыжем пальце.
– Прекратите, иначе я буду вынужден предпринять соответствующие меры.
– Какие? – она продолжала улыбаться, ясно глядя на него. – Прогнать меня нельзя, потому что без меня и безнадёжное ваше кинопредприятие развалится, и плакали ваши денежки! Убрать Вадима – тоже, потому что я тоже уйду. Что ещё?
На её лице была уже не улыбка, а ухмылка. Ох, как приятно загнать молодого честолюбивого толстосума в тупик, ради этого можно даже пожертвовать карьерой второразрядной кинозвезды. «Что, шибздик, не понравилось?» А он, чуть помолчав и ничего не сказав в ответ, резко повернулся и уверенно зашагал к чёрному джипу «Тойоте». Нахмурившись, Мария Сергеевна проводила его потускневшим взглядом, дождалась, когда он уедет, и поплелась не очень уверенно к своему кирпичному недоджипенному «Опелю».
– Мария Сергеевна, - услышала вслед, - подвезите до института, - подбежал предмет недавней перепалки.
– Садись, - разрешила неласково и, пока ехали, не промолвила ни словечка, и прилипала молчал, приученный отвечать на вопросы, а не задавать их.
На подъезде к единственному в стране киномуравейнику она остановилась у супершопа и, прихватив сумку, вошла внутрь, а паж – за ней. Собрав с полок всякие нахимиченные полуфабрикаты и сеточку напарафиненных апельсинов с наклейками «Марокко», пришлёпнутых в Мытищах, она подошла к кассе и остолбенела, увидев Алёну в кокетливой розовой пилотке. Та тоже замерла с опущенными глазами, в уголках которых медленно зрели мелкие капельки злых слёз. Мария Сергеевна не подала виду, что узнала младшую подругу. Для уважающей себя женщины достаточно и того, что вражина пала и пала так низко, что и уничижительных слов не надо. Сейчас старшая могла бы даже пожалеть кляузницу.
– Милочка, - произнесла она елейным голосом, - посчитайте, - и грохнула корзинку рядом с кассой. – Вадим, дорогой, - позвала слугу, - рассчитайся, - бросила перед Алёной банковскую карту, - можешь что-то дать на чай, - не удержалась всё-таки от обидных мстительных слов, - а я пока подгоню наш «мерс» к выходу, - и пошла размашистой твёрдой походкой победительницы, широко ухмыляясь, а на выходе не сдержалась и захохотала, удивляя прохожих, шарахающихся от полоумной в сторону. Дошла до «Опеля» и остановилась в ожидании Вадима. Не дождавшись, раздражённо пошла снова к двери суперлавки и сквозь стеклянную дверь увидела, что молодые о чём-то весело переговариваются и, занятые собой, начисто забыли о тётке. «Ах, так!» - вспылила та и, не дожидаясь красивого мерзавца и предателя, села за руль и рывком отъехала, не взяв ни продуктов, ни банковской карты. «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним», - подумалось горько. – «Ну, и лады! Всё, мой дорогой гадёныш! Пусть теперь она заботится о твоей актёрской бездарности, благо и кормить тебя, свинью, у неё есть чем». На этом, к радости рыжего, попутная игра в сыночки-матери у них закончилась.
Новый год, как обычно и как принято, встречали семьёй в загородном доме. Когда куранты отмолотили двенадцать, и весь честной русский народ, не дождавшись никаких изменений, принялся с ожесточением уничтожать обильные приготовления, не заботясь ни о какой последовательности, отец привычно разместился в любимом мягком кресле, наслаждаясь великодушно подаренной интеллектуалам музыкой праздничного концерта Спивакова, а мать с дочкой уместились на дальнем угловом диване, предпочитая не только слушать, но и задушевно поболтать о наболевшем.