Вот придет кот
Шрифт:
Потом снова заговорил об экономике, велел разработать «дорожные карты» по развитию новых отраслей. Про другие, реальные дороги — те, что с асфальтом или с рельсами, говорить не стал.
И здесь для тебя маленький штрих, касаемо вечной «дорожной» проблемы.
Знаешь, сколько километров железных дорог строят в год китайцы? Две с половиной тысячи. А угадай, сколько мы строим?.. Восемьдесят пять. (Не восемьдесят пять тысяч, братец,
Да бог с ними, с китайцами, у них — дороги, а у нас — патриотизм. И об этом наш лидер говорил много и горячо — пересказывать не берусь, вдруг заплачешь от избытка чувств…
Так просидел я перед «ящиком» минут сорок, чего давно со мной не случалось.
Сидел, глядел и слушал, хотя прекрасно знал, что ничего нового не услышу. Ничего нового и не услышал, только вспомнил девушку, писавшую в интернете: « Зато я теперь знаю, при ком состарюсь».
Посидел, встал, вырубил «ящик» и пошел дописывать этот свой опус.
И пока стучал я по клавишам, где-то там, далеко, на трибуне стоял немолодой уже человек, изо всех сил пытавшийся сохранять облик «крутого парня».
Стоял тот, что бегал когда-то пацаном в старом питерском дворе среди таких же, как он, пацанов, одетых в застиранные рубашки.
Тот, что в новенькой форме со щитом и мечом на погонах слушал когда-то ежедневные лекции о происках врагов Родины.
Тот, что бродил когда-то по улочкам тихого Дрездена, глядя на витрины уютных кафе и вдыхая запах румяных немецких булочек «цвибак».
Тот, что пересидел во многих креслах многих кабинетов, устало глядя в циничные глазки «коллег по работе» и всё больше сливаясь с ними.
Тот, что сейчас, выступая с трибуны, видел перед собой уйму таких же циничных глаз и бесцветных физиономий. Но его от них не тошнило, ибо рефлекс этот, если он и был когда-нибудь, давно исчез. Хотя, скорее всего, и не было никогда такого рефлекса…
А в зале большого дворца, под яркими люстрами скучали его чиновники, делая вид, что подобострастно внимают ему.
Сидели те, что перевидали за много лет много начальников и знали только один закон выживания — кивать в ответ на всё, что тебе говорят, и говорить лишь то, что хотят от тебя услышать…
А за окнами того дворца, в огромном городе спешили по своим делам тысячи людей, молодых и старых.
Тех, что пережили не одного вождя, таскали их портреты на демонстрациях, молча глядели, как меняются эти портреты, и слышали множество речей, предназначенных для одного —
И тех, кому лапша эта осточертела, и они, преодолев страх, выходили на улицы с нарисованными от руки плакатами.
Один из таких плакатов я сам видел совсем недавно. Его держала молодая женщина, закутанная в шерстяной платок. На плакате большими неровными буквами были выведены две фразы, которые показались знакомыми. Перечитал еще раз и заметил внизу, в уголке: «Салтыков-Щедрин».
Я не уверен, что это его фразы. Но я действительно видел эту женщину, видел так же близко, как ту женщину с ребенком, что когда-то подошла к нам с тобой на площади, возле Мариинского — помнишь? И я действительно прочитал на плакате, который она держала в руках, эти слова:
«НА ПАТРИОТИЗМ СТАЛИ НАПИРАТЬ. ВИДИМО, ПРОВОРОВАЛИСЬ».
Такие дела, братец.
На том, пожалуй, и закончу письмо.
Извини, коли утомил тебя нашими заморочками. Но ты же сам хотел досмотреть. Вот, рассказал, в меру силенок.
Что там дальше будет, неизвестно. Может, наш ново-старый гарант один срок отсидит, может, два. (Я имею в виду — в кабинете.) А может, они с премьером через шесть лет снова местами поменяются. Или, может, через двенадцать. Нынешнему премьеру к тому времени всего-то под шестьдесят будет — мальчишка еще. Самое время порулить, помодернизировать.
Так, глядишь, восемнадцать годков и промелькнет. Если только наш гарант не придумает новый велосипед-тандем и не подыщет себе нового партнера.
Хотя, может быть, всё как-то совсем по-другому сложится. И тогда кто-нибудь другой напишет другое письмо и расскажет, что нынешняя эта площадь закончилась лучше, чем та, на которой мы с тобой встретились в одна тысяча девятьсот девяносто первом году.
А возможно, так и будем мы год за годом ждать, что появится здесь великий герой — белый, пушистый, с хвостом, в сапогах. Взмахнет он хвостиком, и мигом прозреем, и словно крылья за спиной вырастут. И воспарим, наконец, в светлое небо свободы — туда, где летают одни лишь журавлики…
Кто знает, братец, кто знает?
Поживем — увидим. Если доживем.
А пока жизнь ползет себе, не торопясь. «Нулевые» закончились. Растим детишек и внуков (демография улучшилась — народ старается), ходим на работу (у кого она есть), смотрим «ящик», где нам про врагов народа рассказывают, слушаем речи, гадаем, что дальше будет.
Ждем-с.
Вот придет кот…