Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
«Это они мафиози ловят», — успокаивали себя граждане, чувствовавшие за собой грешок «демократии». Но с наступлением ночи каждый откровенно боялся и на всякий случай приготовил узелок с сухарями и парой тёплого белья.
А в коммунальной квартире 3-его Социалистического тупика оба президентских телохранителя розовели на глазах, успешно совмещая свою основную профессию с агентурной деятельностью.
На лестничной площадке появился странный тип.
— Это «оттуда», — скосив глаза за спину, страшным шёпотом сообщила Татьяна: она опасалась
Днём тип сидел на подоконнике, подняв воротник плаща и прикрывшись «Трудом». На ночь он расстилал коврик возле квартирной двери и сворачивался на нём калачиком.
Наина Иосифовна жалела агента, и вечером выносила ему мисочку борща, с покрошенным в него хлебом. Она молча ставила мисочку на коврик, а агент смотрел на неё собачьими глазами.
Ватерлоо Михаила Сергеевича
Михаила Сергеевича Гробачёва выловили у гостиницы «Балчуг» и отвели в опорный пункт милиции.
Раиса Максимовна, как всегда, оказалась права: вышел указ Центрального Комитета о запрете хождения по территории Российской Федерации иностранной валюты, а также всевозможных операций с нею, хранения и прочее. В добавок ко всему, Михаил Сергеевич оказал сопротивление органам, когда его брали с поличным, а потом пытался сунуть им по купюре инвалюты. Ему грозил срок.
В тот же вечер к Раисе Максимовне пришли с обыском. Она пыталась качать права, но когда нашли заветную коробку из-под «Salamander» и составили акт об изъятии, она прикусила язычок.
Как только за органами закрылась дверь, Раиса Максимовна бросилась к телефону. По телефону Серёгина жаловалась кому-то на своих оболтусов.
— Извините, милочка, у меня срочный разговор, — Раиса Максимовна нажала на рычаг и мягко, но решительно отняла у опешившей Серёгиной трубку.
Серёгина испепелила эту много о себе понимающую Гробачиху взглядом и гордо прошествовала к себе в комнату.
Раиса Максимовна провисела на телефоне весь вечер. Она передёргала за ниточки все свои некогда обширные связи, которые с каждым днём обрывались и бессилели, действуя порой на чисто женском обаянии, но узнала, где, как, что и почём.
Ночью она собрала все свои оставленные ей новой властью «на бедность» драгоценности, утром съездила к знакомому ювелиру, днём сделала несколько серьёзных визитов, и уже к вечеру того же дня Михаил Сергеевич, потерянный и помятый, сидел в своей комнате на диване. Он сидел, не снимая измятой шляпы и запачканного извёсткой и пылью пальто — следы ночи, проведённой в КПЗ. Уголки его губ были опущены вниз, что обозначало крайнюю степень раздумья. У его ног валялась пустая коробка из-под «Salamander».
Раиса Максимовна сострадающе молча наблюдала за мужем, догадываясь, что творится сейчас в его душе. Наверное, думала она, он чувствует себя старухой возле разбитого корыта. Но Михаил Сергеевич, оказалось, чувствует себя несколько иначе.
— Вот теперь, Захарик, — мрачно проговорил он, — я окончательно
— Но Ми, Наполеон остался совсем один, с ним не было его Жозефины! — воскликнула Раиса Максимовна. — А у тебя есть я! Вот когда ты лишишься меня…
— Захарик, пожалуйста, не говори такой страшной вещи. Я себе этого не мыслю.
Михаил Сергеевич вдруг как-то странно посмотрел на жену, помолчал и сказал после паузы:
— Ты знаешь, Захарик… Я недавно нашёл одну старую газету… За прошлый год, кажется… Да, сентябрь прошлого года. И там… Там сообщалось о твоей кончине — ты можешь себе это представить, Захарик? Я так испугался…
— Ну что ты, Ми. Ты же видишь, я жива: это была обыкновенная газетная «утка». Эти журналисты ради сенсации готовы на всё, что угодно. Успокойся, мой милый.
— Нет, ну надо же такое написать! Я… Я отшвырнул эту газету…
Раиса Максимовна подсела к мужу на диван и обняла его за плечи.
— Мой бедный, бедный, маленький мальчик. Мой Ми. Мой единственный, мой самый-самый любимый, самый дорогой. Я никогда тебя не покину, я всегда буду с тобой. Всегда. Даже если со мной что-то случится, я всегда буду рядом. Я буду незримо оберегать тебя, я буду помогать тебе, я буду разговаривать с тобой и — любить. Всегда любить. Что бы ни случилось. Да, мой милый?
— Конечно, мой Захарик. — Михаил Сергеевич молчал, растроганный. — Но ведь мы остались совсем без средств к существованию.
— Ничего, родной мой, ничего. Главное, что мы вместе, что рядом. Что живы-здоровы Иришка и Анатолий, и наши славные, замечательные внучки Ксюшка и Настюшка. Мы завтра же их навестим, ведь мы давно у них не были. Ну, хочешь, родной мой, мы завтра их навестим?
— Конечно, Захарик, — стал оттаивать Михаил Сергеевич. — Как хочешь.
— Ничего, мы выкарабкаемся из этого положения, — продолжала утешать мужа Раиса Максимовна. — Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем. А пока — выдадут же нам когда-нибудь эти чёртовы пенсии! Зато представляешь, какую сумму мы получим сразу за несколько месяцев? Мы устроим с тобой маленький пир! Мы купим бутылочку бургундского и миндальных пирожных…
— А я подарю тебе огромный букет роз! — включился в игру Михаил Сергеевич.
— Нет, Ми, на наши пенсии ты больше не сможешь покупать мне розы букетами. Ты подаришь мне одну розу. А я подарю тебе букетик фиалок.
Михаил Сергеевич совсем размяк. У него опустились не только уголки губ, но щёки, брови; ему вдруг захотелось зарыться лицом в эту родную — до боли — грудь его дорогого, любимого Захарика, ближе и роднее которого у него никого не было и нет, и по-мальчишески разрыдаться, — как рыдал он только в детстве на груди матери. А Раиса Максимовна всё гладила его по щекам, плечам, держа его руку в своей, и продолжала утешать: