Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

Спасибо, товарищ, можете сесть. Только вправо не дергайтесь, а то эти рулончики посыплются, посыплются, а под ними... не помню. Может, к праздничному столу, а, может, к чертовой матери. Извините. Вот это хорошо помню. Дюма в собственном соку. Рядом Жюль Верн бланшированный. А это вот полное собрание рыбных консервов Азово-Черноморского бассейна. Тоже старин­ное издание, очень дорожу, ни разу не открывал.

Теперь попрошу сюда, к холодильнику. Поглядим, что за экспозиция в нем развернута. Вернее, завернута... Чего тут гниет? Рыба? Рыба, известно, гниет с головы. Вот она, голова. С рогами. Ты откуда у меня взялся, сохатый?

А это что за банки? Сейчас всколупнем. О, краснень­кое. Засохло. Эмаль иранская или икра астраханская — теперь уж не узнать.

Не надо, не надо возмущаться, товарищ. Я же пре­дупреждал. Вылазьте

из-под рулончиков, вас не слышно... Осторожней, сервиз. Не сервиз? Почему? Вот же: шесть глубоких, шесть мелких... и одна двуспальная. А это что за ящик? Впервые вижу. Вскроем, теперь не жалко... Кто шоколаду хочет? Угощайтесь, смелее... Что за крик? Зуб сломали? Значит, не шоколад это — финский кафель. А шоколад где? Вот он, на кухне, на стенке приклеен.

Соскребайте, теперь не жалко. Только осторожней, ви­дите, сколько проводов. Тут у меня все, что на электри­честве. Если разом включить, отдельная электростанция нужна. Эти вот японские. Вы не глядите, что «Кривой Рог» написано, они изнутри все в иероглифах. Что де­лают? То ли показывают, то ли сами смотрят. Помню, по одной давали. Я шесть взял, а потом для ровного счета еще три. А после два месяца на суповых концентра­тах сидел. Есть что вспомнить.

Что же вам еще показать... Достаточно, говорите? Впечатляет? Я так и думал. Значит, берете?.. Почему? Не имеет научной ценности? Не согласен. Сегодня не имеет, а завтра заимеет. А может, у вас в музее места мало? Пожалуйста, пусть все здесь и остается, будет квартира-музей. А на лестничной площадке можно что- нибудь тематическое изобразить. Помните, у вас есть сценка из первобытного века? У костра мужичок в шкуре сидит, мамонта жарит, а рядом его жена костяной иглой шкуру зашивает. А тут можно изобразить меня. Так вот — прилавок, так вот — я. В одной руке у меня порт­фель раздутый, в другой — авоська набитая, за спиной рюкзак, из него пачки макарон торчат. И рядом можно еще одну скульптуру поставить. Допустим, женщину в зеленом пальто. И я ей портфелем в спину тычу и кричу: «Да вот же, за зеленым пальто лично занимал!»

Подумайте, очень вас прошу. Верьте слову, потомкам будет интересно.

МОЖНО АПЛОДИРОВАТЬ

— Заседание приемной комиссии объявляю открытым. Не надо, не надо аплодисментов. Рано радуетесь. Ка­кой у нас проходной балл? Двадцать из двадцати. Очень хорошо. Сколько проскочило? Пятьсот?! А мест — сто двадцать. Ай-яй-яй-яй-яй-яй... Удивительная нынче мо­лодежь! В политехническом — недобор, в горном — не­добор, в университет, на философию, с тройками берут. Так нет же, они, как назло, все— к нам. Что за любовь к торговле в юные годы! И ведь знают, что конкурс по пятнадцать на место, а лезут и лезут...

Так. Начнем. Прежде всего оставляем племянницу Сергея Петровича, затем Костоедова-сына, затем... За кого еще просили? Почти за всех? Опять конкурс... Да­вайте, тогда с другой стороны посмотрим: кто принимал. Кто это такие крупные пятерки ставил? Митрохин? Митрохинских всех долой, он все равно увольняется. Что ро­дителям скажем? А он в другой город уезжает. Сколько без митрохинских? Четыреста десять... Уже полегче... А давайте, кстати, посмотрим на размер отметок. Очень важная характеристика. Одно дело, преподавателя пре­дупредили... Какую он тогда пятерку ставит? Чтоб сомнений не было. А если маленькая? Значит, слабо предупредили. Или еще хуже: за абитуриента никто не просил, просто он сам все знает, причем настолько, что никуда не денешься, приходится ставить пятерку. Итак, считаем только крупные, исключительно крупные... Сколь­ко с ними? Триста двадцать шесть? Роднуля, пятерка до верха клеточки не доходит, а вы ее посчитали. Так мы бог знает кого напринимаем. Триста двадцать пять, на одного, да меньше.

С ведомостями покончили, перейдем к личным делам. «Иванов...» Стоп. Зачем нам Иванов? У нас их и так полно. Вечно один за другого зачеты сдают. Вычеркнем Ивановых, а заодно и другие массовые фамилии. Вот. Кузнецов... Семенов... Петров. Нет, не Петров. Петро... вееров. Такого у нас еще не было. Не было — и не надо. И не будем заводить. Редкая фамилия ничуть не лучше массовой. Редкая хорошо запоминается. Попадет в выт­резвитель, и начнут на всех совещаниях: «Студент вашего института Петровееров...» Давайте-ка все необыкновен­ные, странные фамилии тоже уберем. Без них как-то спокойнее... Итак, без массовых и редких? Двести три

человека. А мест сто двадцать. Ничего не придумаешь, смотрим родителей. Если ребенок вырос в семье работ­ника торговли — это одно: трудовая династия. А если папа с мамой музыканты или инженеры? Еще поблаго­дарят, что мы их дитя поправили на жизненном пути: нечего ему в торговле делать. Этого берем... этого бе­рем... этого... Гм... Мать — завзалом, а отец... Отец под­качал: строитель. Какой строитель? Начальник СМУ! Обязательно берем, в институте ремонт надо делать... Сколько осталось с учетом родителей? Сто семьдесят четыре... Интересно, сколько мальчиков и сколько дево­чек? Шестьдесят девочек. Хорошеньких-то сколько. Все равно до диплома не доберутся, замуж выскочат. Эту долой, эту долой, эту... оставим. Немного оставим: гости бывают, цветы надо вручать. Сколько осталось? Жен­ского пола сорок четыре, а с мальчиками? Сто пятьде­сят... Кстати, среди мальчиков тоже красавцы попада­ются. Вот... Орел! Зачем он нам? Только девочек будет смущать, отвлекать от основ товароведения. Этого прочь... и этого... и этого... Отец в тресте ресторанов? Остается. Сколько без красавцев? Сто тридцать три? Чертова дюжина лишняя... Торговля, знаете, торговле рознь. Одно дело — человек заведует секцией в ЦУМе, а дру­гое — стекло режет в базарном ларьке. Курс взят, вы знаете, на крупные комплексы, на универмаги, универ­самы, вот и мы не будем мелочиться. С учетом этого сколько? Сто двадцать один. Но теперь уж один к одному. Особенно вот этот. Вы посмотрите, какое умное лицо. Ой-ей-ей-ей-ей!.. Не надо, не надо нам умников. И без того много развелось. Сколько без него? Ровно сто двадцать? Вот теперь можно аплодировать!

ПОДЫМАЙ ВЫШЕ

— Михал Иваныч! Топтыгин! Это я, Семеныч, егерь здешний. Проснись, дело есть!.. Выйди, слышь, из бер­логи, поговорить надо... Ну, как хочешь, оттуда слушай.

Значит, так: на тебя уже пять лицензий выдано, это ты понимаешь? Молчишь? Значит, понимаешь. А как тебя на пятерых делить? Вот и я не понимаю. Моему на­чальнику твоя шкура нужна? Нужна. Так и сказал: «У меня по полу дует. Не с медведя, так с тебя спущу. Будешь лежать, зубы скалить». А его начальнику твоя шкура нужна? Нужна. Иначе мой начальник будет у него лежать, зубы скалить. Ну, а прокурору твоя шкура нужна? Тоже нужна. Если я ее ему не устрою, он мне знаешь что устроит? Не знаешь? И я не знаю. А он знает. А ГАИ? А райздрав? Он же меня от такого вылечит, чем я еще и не заболел!

Да, может, и это еще не все. Еще кто-нибудь из центра заявится. Вот в прошлом годе привезли мне ста­ричка. Лося за четыре ноги привязали, чтобы, как ми­шень в тире, стоял. А он — старичок — из сугроба под­няться не может. Встал я на карачки, он на меня взгро­моздился... Я, чтоб не мерзнуть, разговор завел. «Вы к нам впервой? — спрашиваю.— Из области, видимо?» Он гово­рит: «Подымай выше».— «Неужто из Москвы?» Он го­ворит: «Выше подымай». Вот это да, думаю. Откуда же, если выше Москвы? «Уж не из-за границы ли в наши края?!» Он как рявкнет: «Подымай выше! Выше, говорю, подымай! Сугробы у вас, как египетские пирамиды! И скотине скажи, чтоб не дергалась, у меня прицел за­потел!»

Вот, брат, какие приезжают. Хорошо Петровичу, соседу моему: у него на участке нефть открыли — из зверей одни улитки остались, и то потому, что долго ползут. Михал Иваныч, слышь, я чего предлагаю: ты бы перебрался к Петровичу? Понятно, жить там нелегко. Зато искать никто не станет. Оба и уцелеем. А я бы тебе и берлогу оборудовал со всеми удобствами. Малины сушеной дам. Ты только согласись — можешь глазки не открывать, я тебя сонного, на ручках отнесу. А, Михал Иваныч? Подумай, сразу не отказывайся, а я пройдусь, мне тут еще кое с кем поговорить надо...

Сохатый! Стой, не прыгай! Стой, тебе говорят, по­годи. Разговор есть. Сохатый, на твои рога очередь до областного центра. Как будем делить, а?

ЗАГАДКА

Жизнь — сплошная загадка.

Иду поздно вечером. Вижу — дерутся. Три парня и женщина. Смотрю. Скажете, не смотреть надо, а спа­сать. Согласен. Но кого? То ли бандиты избивают граж­данку, то ли бандитка лупит ребят? Не знаю.

Прихожу домой — открывает сосед. За стенку дер­жится. Говорит, у него приступ. Просит сбегать в аптеку. Смотрю. Скажете, не смотреть надо, а бежать. Согласен. Но куда? Может, он и больной, а может, вдребезги пьяный? Не знаю.