Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

Чаще всего от нас требуют невыполнимого. Ну вот, пожалуйста,— меня заставляют напасть на слона. Это же смешно! Ведь он все равно отойдет, не станет связываться с малявкой... Не отошел. Растяпа. Беру слона. Не хочу, но беру. Сейчас меня долбанет конь. Уже косит глазом... Нет, не догадался. Сивый мерин ты, а не конь. Меня спешно продвигают вперед. Еще впе­ред. Эй-ей-ей, поосторожнее. Меня же сцапают! Защи­тите меня кем угодно, хотя бы соседкой Эф! Только поскорей! Вот так. Так спокойней. Привет, сивый мерин что-то сообразил, вернулся обратно и взял нас с Эф в вилку. Интересно, кого пожертвуют: меня или ее?

Меня пихают вперед. Прощай, соседка! ...Мамоньки, куда же вы меня, под ладью?! Слава богу, протопала мимо, тупица.

Следующим ходом наверняка возьмет... А меня пока продвигают еще на одну клеточку. Сей­час возьмут здесь, вот на этом черном траурном ква­дратике... Не взяли! Ну и слабак играет против нас! Чудесно! Меня подымают, и я делаю последний шаг, вернее, прыжок— и я на крайней горизонтали!

Слушайте, со мной происходит что-то необыкновен­ное. Расту, да еще как! Чувствую колоссальную силу, бодрость! Петь хочется! Вопить, орать, приказывать, на­казывать. Пнуть кого-нибудь под зад, чтоб полетел к чертям собачьим по всем шестидесяти четырем!!!

С новой высоты доска видна совсем по-другому, в иной, так сказать, перспективе... И наши фигуры и про­тивника — все они теперь ниже меня, о пешках и не говорю — они где-то внизу, букашки. Позвольте, да ведь я ферзь! Определенно, ферзь! Ого-го, заслуженное пре­вращение... Ну, теперь разберемся. Значит, это наши. Мои. Вот слон — экий неповоротливый. Ладья. Ну и ду­реха! Король. Мой король. Привет, папаша! А это кто? Король? Чей? Ихний? Шах, сударь! И еще шах. Чем это вы защищаетесь? Ах пешками? А мы их цап! хлоп!.. Тихо! Что за писк? Молчать! Беру, значит, надо. Когда я была такая, как вы, нас брали и не спрашивали. Ясно?.. Мат.

КУШАТЬ ПОДАНО

Душно. Поздно. Спать, спать... Вошел в комнату, включил свет. За окном чернота ночи июльской. Весь свет включил: и верхний, и торшер, и настольную. Изу­чил стены, потолок. Мелкий пошел комар. Кусается, как прежний, а разглядеть трудно. На стене бить легко, но они ведь на потолок норовят. По стенам, газеткой: раз! раз! раз! По потолку, со стула, изогнувшись, с го­ловой навзничь... Слабый удар. Ну, размаху побольше: раз! раз! раз! И раз... Семерых выбил. Как попадают? Фортка затянута марлей, марля «Дэтой» опрыскана. Мер­завцы. Еще раз осмотрел. Прислушался. Тишина. Свет выключил. Лег. Тихо, темно, душно. Простыня какая горячая. Может, ее весь день в холодильнике держать? Но хоть тихо. Даже в ушах звенит. Нет, не в ушах. Где скрывался? Все, не уснуть. Встал, включил свет. Осмотрел стены, потолок. Мебель. Никого. И тишина. Померещилось? Выключил свет. Лег. Тишина. И в тиши­не— тончайшая комариная песня. Ближе, ближе... Дальше... Ближе, ближе... Ладно, укуси уже, на себе прихлопну. Согласен, только не тяни... Вот так в жизни: скорее уж ударьте нас, только бы это прошло, про­изошло. И спать, спать...

Ближе... Дальше... Ближе... Дальше... Никак на цель не выйдет. Ну, ты, камикадзе. Давай, пикируй. Призем­ляйся. Вот, я простыню откинул. Все посадочные пло­щадки предоставил. Вот лоб. Щека. Вот руки вывернул — нежными местами, где кожа потоньше — к тебе. Я жду, я согласен, садись... Сел! Лапки твои легонькие — слы­шу. Не торопись — потерплю. Подожду — ищи, где вкус­нее. Вот, вот, тычь хоботком. Там, сям. Вот здесь, а? Здесь вкусно. Здесь тебе понравится. Не понравилось? Здесь кожа толстая? А ты бурильщик? На сдельщине? Наоборот, на повременке. Ну, ищи, где кровеносный слой ближе к поверхности. Нашел? Молодец. Давай бури. Вбуривайся давай. Вбурился? Не пойму. Вбурился... Хлоп!!! Скотина, какая реакция.

Уснуть бы, пока он нервы успокаивает. Испугался небось. Вот представить себя на его месте. Когда ла­донь на него сверху падает — это с чем же сравнить? Это как если бы стена стояла в километр высотой и поперек столько же — и вдруг опрокинулась бы, пол­неба затмила, и ты бежишь, бежишь, километр бе­жишь, и край стены за твоими пятками — бух!!!

Ба­бах!!! Гул вселенский... Интересно, у комаров инфаркты бывают?

А еще говорим: человек — венец природы. Остальные твари вроде бы только для нас. Зверей едим, птичек едим, рыбок едим. С большой голодухи и земноводных сглотнем. А комаров едим? Нет! Они нас едят! Зна­чит, для чего нас природа придумала, для чего разве­ла? Комаров кормить. Венец-то мы у нее венец, на лбу у нее красуемся, а у нас на лбу — комар. Хлопни себя по лбу — нет комара. А если природа себя по лбу хлопнет? Природа тебя терпит — а ты комара тер­пи. Он для чего придуман? Чтобы человек не загордился. Чтобы знал свое место. В призерах, но не чемпион.

Есть куда расти, над чем работать. Совершенствуйся, преодолевай. Я совершенствуюсь, только спать, спать охота. Где он, шприц летающий? Вот, снова запел. Ну, давай. Давай, увенчивай. Увенчал. Спасибо! Начинай пи­таться. Проголодался, маленький? Ешь на здоровье, кушать подано. Поправляйся. Какой невесомый. Худень­кий какой... И долго мы так гулять будем? Что ты бродишь, как в самообслужке с подносом? Вся сто­ловка твоя, садись где хочешь. Здесь тебе дует? Ну, я могу носом не дышать. И здесь дует? Ну, я вообще замер. Обосновался? И не торопись. Выпей, расслабься. Да не бойся, пей, не отрава. РОЭ в порядке, лейко­циты в норме — чего привередничаешь? Пей! Пей! Пьешь? Не пойму. Пьешь... Хлоп!!! Что же ты пьяным прикидывался, подлец?! Ради тебя я себе оскорбление нанес, по щеке ударил. Меня, может, с детства не били. Я отвык. Забыл, как это обидно. Ведь если вдуматься, жить-то тебе одну ночь. Вечером родился, а к рассвету уже умрешь. Первая ночь, она же последняя. Тебе бы сейчас не для меня песни петь — для девушки люби­мой, под гитару. Одинокий комар, совсем одинокий. Ни друзей, ни подруги. Один в душной заклеенной ком­нате... А говорят, якобы кусаются не комары, а кома- рихи. Да, бабы теперь злые. Все у них есть, с чего злятся? В непонятные времена живем: все есть — ни­чем не довольны.

Ну, где ты там? Долго тебя ждать? Что у нас за привычка? Что у людей, что у комаров. Никогда во­время к работе не приступим. Сто лет будем плани­ровать, а попробуем начать — этого нет, то не учли, се не подсчитали. В крови это у нас, что ли? Тогда по­нятно, отчего и у комаров так же. Это у них в нашей крови.

А вот и рассвет. Все. Спета твоя песенка. Кончилась твоя жизнь. А моя только начинается. В автобусе по­сплю, в конторе посплю... А ночью следующий прилетит. Сколько ни бей, один обязательно остается.

СНЕГ ИДЕТ

Снег идет, снег идет.

Хоровод снежинок за окном. Кружатся, кружатся... Почему я становлюсь таким мечтательным, когда идет снег? Таким задумчивым?

Снег идет, снег идет.

Нежно заштрихованы сумерки. Что-то просыпается во мне — печальное, неясное. Словно кто-то играет на виолончели.

Снег идет, снег идет.

Мельтешит под фонарями. Растут сугробы. Уткнув­шись в воротники, спешат прохожие. А у меня тепло, пусто, тихо. Я один. Нет жены, нет детей. Горстка па­пиросного пепла на столе. Остывший чай в стакане. Дом мой, дом, обитель неуюта.

Снег идет, снег идет.

Синевой наливаются окна. Тихо поет виолончель. Ког­да-то и я пел. Танцевал даже. Были друзья. Было ве­село. Рано или поздно молодость кончается.

Снег идет, снег идет.

Стылостью тянет из форточки. Стылостью, морозом. Неудачники всегда зябнут.

Снег идет, снег идет.

Почему-то мне представляется, что где-то там, в тем­ных небесах, среди пухлых облаков, громоздится и бес­прерывно работает гигантская снегоделательная машина. Воображается, что придумал ее я. Что мне дали пре­мию. Что я поехал на юг. Познакомился с красивой девушкой. Мы бродим по набережной, укрывшись про­зрачным плащом, обдаваемые брызгами прибоя. Волосы ее касаются моей щеки.