Вовка с ничейной полосы
Шрифт:
– Сам видел, как сбили, или рассказывал кто?
– спросил Федька.
– Видел! Весь вспыхнул и… на куски. Милиционер сказал, что снаряд в бензобак или бомбовый люк угодил.
– А откуда милиционер-то появился? Он что, при тебе дежурил?
– спросил Саша и захихикал, оглядываясь на Федьку.
– Мы дежурили в школе, зажигалки тушили, и милиционер с нами был, на крыше. А когда самолёт сбили, он кричал вместе с нами и даже фуражку вверх подбрасывал. Вот здорово было!
– А я батьку провожал на фронт, так наш поезд на мосту бомбили. Три захода делали и не попали. Ночью потому что.-
– И когда бомбы свистят, тоже страшно!
– вмешалась в разговор Танька.
– А зажигалки тушить совсем не страшно,- сказал я.
– Ну да, не страшно, а кто куртку спалил!
– И Танька стала рассказывать, как я накрыл зажигалку курткой и чуть сам не сгорел. Вот придумала ещё!
Федька слушал, слушал, а потом вдруг заявил:
– Я хочу быть лётчиком!
– У нас в школе многие ребята хотят быть лётчиками.- Я не собирался обидеть Федьку, наоборот, думал поддержать его, но он понял по-другому.
– А я стану, лопни мои глаза!
– Глаза у Федьки были чёрные, озорные, и я подумал, что Федька должен стать лётчиком, потому что такие глаза не могут лопнуть.- Ну ладно, пошли купаться!
– сказал Федька.
Пока мы дошли до реки, Федькин пёс, которого звали Вихраном, успел примириться с моими ботинками и уже не кусал и не царапал их, а только тыкался иногда холодным носом в лодыжки.
Так я познакомился с Федькой. Он был признанный вожак среди ребят, его кулаков побаивались даже взрослые, и Федькино покровительство и дружба спасли меня и Таньку от многих бед, пока мы привыкали к деревенской жизни.
Федька охотно и решительно брался за любую работу- всё у него получалось. Он и косил, и ворошил, и убирал сено, помогал жать рожь и молотить. За это ему прощали даже набеги на сады и огороды.
– Если я не буду поддерживать свой организм хотя бы овощами и фруктами,- говорил Федька, откусывая белыми крепкими зубами сразу пол-яблока или огурца,- то не видеть мне авиации, как своего загривка, лопни мои глаза…- И его скуластое лицо расплывалось в озорной улыбке.
Забота о собственном здоровье не мешала Федьке делиться добычей со мной и другими ребятами. Он только Сашку недолюбливал за хитрость и трусость и если что-нибудь выделял ему, то обычно приговаривал:
– Даю только потому, что война и всем хочется есть.
Сашку это не смущало, он брал свою долю и исчезал.
…Прошло около месяца. Мы с Танькой загорели, ходили
босиком и уже мало чем отличались от остальных ребят. Даже разговаривали, как они, вставляя местные словечки и обороты. Таньке особенно нравилось говорить «эва» вместо «вот» и «всегда» вместо «везде».
Утром и вечером все жители деревни собирались у правления колхоза и слушали сводку Совинформбюро.
Каждый день приносил всё более тревожные вести. Тревога взрослых передавалась и нам. Как-то не верилось, что немцы уже так близко от Москвы и Ленинграда, что фронт проходит в двухстах километрах от деревни. Маму и других женщин мобилизовали на строительство укреплений. Теперь ночью иногда был слышен далёкий гул, а над деревней всё чаще и чаще, правда высоко, пролетали фашистские самолёты.
– На Бологое летят!
– говорил Федька и, приложив к глазам руку, долго смотрел вслед самолётам.- Как
– Не знаю. Тебе же двенадцать… Ты что, на фронт убежать хочешь?
– Да нет… Я в газете прочёл, что один четырнадцатилетний пацан стал лётчиком…
– Но он, наверное, семь классов окончил, а ты всего пять, а там образование важно.
– «Образование, образование»!
– передразнил меня Федька, но слова мои его озадачили.
Он нахмурился и отошёл. Потом вернулся и, зло глядя на меня, крикнул:
– Всё равно буду лётчиком, вот увидишь, лопни мои глаза!
3
Я проснулся - стучали в окно. Стук был тихий, но настойчивый. Я приподнялся на кровати и отодвинул занавеску. Только-только начало светать, и Федькино лицо, прижавшееся к стеклу, казалось ещё более скуластым. Федька что-то говорил, смешно растягивая губы. Я показал, что сейчас выйду.
«Федька так просто не станет будить, что-то случилось»,- думал я, торопливо натягивая рубаху. С тяжёлым стуком опустились гири ходиков, и на печи заохала, забормотала во сне бабушка. Я подождал, пока всё стихнет, и на цыпочках выскользнул из комнаты, прихватив ботинки. Федька ждал меня у крыльца, переминаясь с ноги на ногу.
– Пошли!
– сказал он и, резко повернувшись, быстро зашагал по улице.
Я кое-как зашнуровал ботинки и поспешил за Федькой. ,
– Куда мы идём?
– догнав, спросил я.
– Скоро узнаешь!
– ответил он и свернул к лесу.
Я шёл, смотрел на упрямый, давно не стриженный
Федькин затылок и старался угадать, куда он меня ведёт. Может быть, он нашёл в лесу сбитый фашистский самолёт? А вдруг выследил фашистского парашютиста? Только ведь с ним не справиться… И почему Федька не взял с собой Вихрана?
Федька посмотрел на небо и зашагал ещё быстрее.
Я тоже посмотрел на небо, оно стало светлее, и на нём не по-летнему холодно и остро сверкали звёзды.
Вдруг со стороны леса послышался рокот, который нарастал и постепенно превратился в сплошной, временами прерывающийся гул. Федька уже не шёл, а бежал, я едва поспевал за ним.
Вот и лес! Федька, не сбавляя хода, помчался по тропинке вглубь. Сразу стало сумрачнее и потянуло грибной сыростью. Рокотало где-то близко, рядом, и мы бежали навстречу этому рокоту. Наконец деревья стали редеть, появились просветы - там, впереди, была большая поляна.
Федька пошёл осторожным шагом, вытирая на ходу рукавом пот с лица. На краю опушки он остановился и, впервые оглянувшись, позвал меня глазами.
Поляна перед нами была похожа на строительную площадку. По ней сновали туда-сюда грузовики, бензовозы, пробегали в одиночку и группами люди, одетые в комбинезоны.
– Федька, смотри, вон самолёты!
– вскрикнул я.
– Вижу, вижу, ты не ори только!
– зашипел Федька.
Самолёты, маленькие, тупоносые, с красными звёздами на фюзеляжах и хвосте, притаились по краям поляны. Возле них хлопотали люди в комбинезонах, слышались команды, заглушённые рёвом моторов.