Войди в каждый дом (книга 1)
Шрифт:
На крыльце стояла женщина, припорошенная спежной пылью, закутанная в темную шаль. Странно тревожили, даже пугали глаза, почти невидимые в глубокой щели между двумя платками, пеленавшими ее лоб.
— Не пойму что-то,— проговорил Иннокентий и вдруг притворно ахнул: —Елизавета, ты? Откуда?
— Сам знаешь,— устало отозвалась женщина и, не спрашивая разрешения, шагнула через порожек сеней.— Пришла вот к тебе, Кеша...
Застигнутый врасплох неожиданным приходом женщины, с которой он имел неосторожность завязать близкие отношения в пору своей холостяцкой жизни, Анохин подавленно
в дом и вести себя так, как будто она собирается остаться здесь навсегда? Нет, он должен прямо и недвусмысленно заявить ей: пусть ни на что не рассчитывает, он теперь семейный человек.
Обиженная затянувшимся молчанием Анохина, Лиза отстранилась от него.
— Надеюсь, не выгонишь?
— Что ты, Лиза! — вспомнив о вздорном характере Елизаветы, забормотал Анохин.,— Заходи, куда же ты на ночь глядя? У тебя, по-моему, и близких никого нет...
— Если не считать старика Бахолдина... Но к нему после всего, что со мной было, я не пойду. Такую мораль начнет читать — обратно в лагерь сбежишь!..
Она хрипло рассмеялась, и этот смех и слова ее покоробили Анохина. Он молча закрыл щеколду и, чтобы как-то замаскировать свою растерянность, проговорил с деланным удивлением:
— А Джек-то, Джек! Через три года узнал!..
— Три года и шесть месяцев,— спокойно поправила Лиза.
В комнате Иннокентий щелкнул выключателем, и зеленоватый абажур с длинными стеклянными подвесками весело и пестро разлиновал желтенькие в цветочках обои.
Лиза с подозрительным вниманием огляделась вокруг, стараясь обнаружить следы присутствия другой женщины — предмета нового увлечения ее Кеши. Но в комнате не было особых перемен — та же никелированная кровать, над нею знакомый коврик с белыми лебедями среди зеленых зарослей куги с темно-коричневыми бархатистыми початками, у стены массивный комод со стадом белых слоников, плетеная этажерка с книгами и над пей овальное зеркало.
Не раздеваясь, Лиза присела на стул. Она ехала в открытом кузове грузовой машины, и лицо ее, исхлестанное ветром, закоченевшее на морозе, сейчас горело. Ей было до боли трудно смотреть на свет — казалось, нестерпимый жар струился из глаз.
Иннокентий с ненужной суетливостью бегал по комнате, прикрыл одеялом постель, переложил на диване цветистые подушечки и, задернув шторки на окнах, опустился на колени перед посудным шкафчиком.
— Ты не хлопочи, Кеша...— сказала Лиза.— Я не хочу есть. Мы тут заезжали в чайную... Я, чтобы не околеть совсем, даже опрокинула полтораста граммов.
— Ну зачем же, мы вскипятим чайку, обогреемся...
Ласковый огонь разливался по всему ее телу, наваливалась на плечи теплая, отрадная тяжесть, и не было никаких сил противиться вязкой, клеившей веки дреме. Лиза лепиво стянула шаль, хотела развязать у подбородка узел платка, по скрюченные, онемевшие пальцы не слу-
шалиоь.
— Разрежь ножом, Кеша,- попросила опа.
— Жалко все-таки... Может, я развяжу?
– Ерунда! Стоит ли жалеть, да еще такую рвань!
Сбросив наконец платок, она легко стряхнула
За три с лишним года, которые он не видел Лизу, она почти не изменилась, хотя жила, вероятно, не очень-то сладко. Она стояла перед ним в теплом вязаном свитере — такая же крепкая, налитая, с острыми по-девичьи грудями, у нее были густо-синие глаза с яркими белками, пухлые, чуть вывернутые, чувственные губы и недлинные свалявшиеся волосы цвета спелой соломы.
— Что рассматриваешь? — щурясь, спросила она.— Поизносила, потрепала меня жизнь?
— Не сказал бы. Похоже, ты не из заключения явилась, а с курорта...
— А я там жила неплохо! — довольная, что она не разонравилась Иннокентию, самовлюбленно и вызывающе проговорила Лиза и стала расчесывать перед зеркалом волосы.— В тюрьме противно было — теснота, вонь, ругань, а в лагерях все по-другому — чистота, радио. Я скоро устроилась машинисткой, и мне, по совести, даже завидовали. Как видишь,— она похлопала себя по бедрам,— я там не похудела и фигуру не испортила!
Все вызывало в Анохине внутренний протест — и ее жесты, и не сходившая с губ двусмысленная усмешка, но он терпеливо сносил ее выходки, лихорадочно думая о том, как бы освободиться от нее без скандала.
Оглядев заставленный снедью стол, сверкавшие на белоснежной скатерти тарелки, ножи и вилки, Лиза знобко повела плечами и посмотрела на свои руки.
— Неплохо бы смыть хотя бы первую грязь, а? У вас нет. горячей воды? А то как бы ты об меня не запачкался!
— Сейчас погляжу.
Анохин сходил на кухню и явился с мохнатым полотенцем через плечо.
— Тебе повезло. В печке полный чугун горячей воды. Лиза свистнула.
— Прекрасно! Тогда я помоюсь вся.
— Как хочешь,—сказал Анохин.— Таз и корыто за занавеской. Только потише, не разбуди сестру,
— Она же глухонемая...
— Неудобно все-таки.
— Раньше было все удобно и сестра не мешала! — сказала Лиза и многозначительно подмигнула Иннокентию. Она порылась в своем заплечном мешке и, достав сверток с бельем, вышла из комнаты.
Анохин отбросил ногой в угол мешок, брезгливо, двумя пальцами, приподнял грязный, залоснившийся ватник, положил его на мешок и выпрямился, озабоченно хмуря брови.
«Ну и везет мне как утопленнику! — подумал он, прислушиваясь к шорохам из кухни.— Хорошо хоть Ксения в отъезде! Но как мпе эту-то выпроводить, как?»
Из кухни уже доносился тихий плеск воды и голос Лизы, напевавшей что-то вполголоса. Потом она заговорила, и Анохин не сразу догадался, что Лиза зовет его к себе.
«Еще чего не хватало!» — зло и растерянно подумал он и сделал вид, что не слышит. Но Лиза продолжала звать все громче, и ему пришлось подчиниться. Мягко ступая в войлочных туфлях, он прошел мимо комнаты сестры, отгороженной от кухни небольшим коридорчиком, и осторожно потянул дверь.
Кровь бросилась ему в лицо. Лиза стояла голая в железном корыте и, повернувшись спиной к Анохину, терла мочалкой шею и руки. По ее мокрым розоватым плечам и бедрам текла мыльная вода, белоснежный ком пены скользил по атласной ложбинке спины.