Война Цветов
Шрифт:
Вереск, опасаясь, возможно, что гоблины за ними увяжутся, въехал в узкий переулок за станцией, и Тео в панике осознал, что пришло время прощаться с Кочерыжкой, – но пока он подбирал слова, боясь при этом, что расплачется, как ребенок, и окончательно опозорится, она с жужжанием взмыла в воздух.
– Надо бы, пожалуй, помыться. Назад ехать долго – неохота сидеть и нюхать, как от тебя самой разит тухлой рыбой. И писать хочется, прямо мочи нет.
– Времени у нас достаточно, – любезно заверил Руфинус, хотя явно находил летуницу вульгарной. – Отправляйся в туалет, а потом мы вместе выпьем чаю. Вереск тебя подождет. Я сам понесу багаж.
Шофер, уже разгружавший багажник, кивнул лошадиной головой.
–
– Я, кажется, догадался. Для пассажиров, да? Чтобы они не нервничали, когда впереди ничего не видно, хотя вам самому без разницы.
Будь у Вереска глаза, он наверняка подмигнул бы.
– Отчасти верно. Но дело не только в пассажирах, а еще и в мирианах.
– Правда? А что это?
– Такой мелкий летучий народец вроде мошкары. Вечно толкутся над дорогами и хлопаются о ветровое стекло. Так им, в общем, и надо – нечего летать над магистралью, даже если она проходит по земле твоих предков. Убивать их это не убивает, но ощущение для них не шибко приятное. А «дворники» сметают их еще до того, как они успевают тебя проклясть. – Поставив чемодан Руфинуса на сравнительно сухой участок тротуара, дун взял под козырек широкопалой рукой. – Счастливого пути, ваша милость. И тебе тоже, приятель, – пожелал он и снова сел на место водителя.
– Дайте-ка сообразить, – сказал Руфинус, когда они вошли в вокзал. – Где-то здесь должна быть чайная комната. – Старый, мучимый кашлем эльф с поникшими крыльями и кожей, как апельсиновая кожура, посторонился, пропуская их в просторный общий вестибюль.
Тео шел за Руфинусом медленно, озираясь по сторонам. Здесь присутствовало что-то странное, не дававшее ему покоя. Не сотни эльфов самого разного вида – к этому он уже начинал привыкать – и даже не вывески на совершенно незнакомом ему языке, которые он тем не менее читал запросто, вопреки всякой логике. Та, которую он видел прямо перед собой, использовала нечто вроде мертвого ближневосточного алфавита с избытком согласных, но текст ее, вне всякого сомнения, гласил: «Пассажиры, притворяющиеся багажом, должны предъявить билеты по первому требованию контролера». Бронзовая статуя, которую они миновали, тоже была ни при чем, хотя изображала некоего бескрылого летунца, стоящего на голове спящей, нормального размера фигуры с торжествующе поднятыми руками. «Вечная память павшим», значилось на табличке, и Тео не сразу разглядел более мелкие буквы: «во Второй Великанской войне». Смысл слова «великанская» тоже дошел до него с опозданием, и он смекнул, что памятник с тем же успехом может изображать фигуру нормального роста, стоящую на поверженном великане. Кто-то уложил перед монументом пирамидку из спелых яблок – возможно, в знак поминовения.
От мысли о великанах Тео стало неуютно, и он невольно посмотрел вверх, словно ожидая, что к нему вот-вот протянется огромная ручища. Сквозь ажурный переплет купола влетали и вылетали толпы крохотных гуманоидов, столь же ирреальных, на его взгляд, как лес Шпорника, и он вдруг понял, что его мучило. Купол, как он заметил еще снаружи, не имел ни стеклянного, ни какого-либо иного покрытия, но Дождь при этом не проникал внутрь.
«Здесь все законы другие, – сказал себе Тео. – Даже законы физики. Другие, и все тут».
Но кое-что, похоже, и в том, и в другом мире было одинаковым – к примеру, женщины со своими потребностями.
Я сейчас лопну, Вильмос, – заявила ему Кочерыжка. – Ты еле тащишься. Скажите мне, куда идете, и я вас там найду.
У первой платформы должно быть славное маленькое кафе, – с видом завсегдатая сказал
Поскорее попасть в сортир. – И она шмыгнула прочь, как из рогатки.
Тео просто не мог идти быстрее. Ему впервые представилась возможность рассмотреть вблизи эльфийские лица всяческих видов. Тут были совсем маленькие человечки – брауни и, кажется, гномы (с бородами до самых сапог); были ростом ему до пояса, со сморщенными, как сушеные яблоки, мордочками. Такие же, как Кочерыжка, летунцы, совсем уж крошечные, шмыгали или парили в воздухе. Гоблины тоже попадались часто – одни работали на станции, другие ждали поездов, третьи просто слонялись в надежде поднести кому-то багаж. Все они, разного возраста и социального положения, старались не смотреть Тео и Руфинусу в глаза.
«Может, это так и надо? Может, им не положено смотреть на эльфов высшего класса – или они просто на дух нас не выносят?»
«Нас!» Тео вопреки всему стало весело. «С чего это ты вообразил, что, живя здесь, не был бы гоблином или кем-то еще пониже?» Это как с реинкарнацией: все думают, что в прошлой жизни были герцогами или королями, забывая, что тогда большинство населения проводило жизнь по колено в дерьме и умирало лет в тридцать, будучи дряхлыми и беззубыми.
Однако лица привилегированных эльфов интриговали его как раз сильнее всего – особенно, конечно, женские лица. Не потому, что «благородные» больше всего походили на людей и все, по человеческим стандартам, были хороши собой (хотя и поэтому тоже), а из-за характера этой их красоты.
Она не была совершенной. В среднем лица эльфов были, конечно, правильнее, чем у обычной вокзальной публики в мире людей, но не так уж отличались от лиц на любой голливудской вечеринке, где собираются начинающие актеры и актриски. Вполне совершенными, то есть незапоминающимися, им мешало быть нечто неуловимое, нечто отступающее от человеческих норм и чарующее именно потому, что Тео не мог подобрать этому названия.
Пижма при первой встрече показался ему кельтско-азиатским или скандинаво-азиатским гибридом, но с кожей светлее, чем у обоих этих видов. Теперь, когда Тео видел перед собой много аристократов, возможности для сравнения их с человеческими типами стали намного обширнее. «Азиатские» глаза сидели на лицах гораздо шире, чем у большинства людей, а «североевропейский» цвет лица Пижмы на эльфийской шкале помещался где-то посередине и оттенялся порой зеленоватыми и пурпурными тонами, легкими, почти невидимыми – но рядом с ним даже самые бледнолицые ирландочки показались бы краснорожими сицилийскими грузчиками.
Именно это делало их столь интересными и соблазнительными (когда дело касалось женщин): будучи в среднем ненамного красивее людей, они представляли собой такую сложную смесь незнакомых Тео типов, что каждый из них казался целым миром, новым и неизведанным.
Рассмотреть их подробно было, однако, не всегда легко, женщин в особенности. По крайней мере одна из деталей описанной Эйемоном эпохи перешла в эту, более современную, а именно женская мода: все эти перчатки, длинные юбки и пальто. Десятки фей сидели на вокзальных скамейках или пили с друзьями чай в буфетах, но разглядеть у них можно было разве что щиколотки, да и то редко. В моде также, видимо, были большие шляпы и шарфы, повязываемые на голове. Все это в целом имело до странности эдвардианский вид. Если бы не летунцы и не чистильщики обуви с головами, как у мопсов, Тео подумал бы, что смотрит костюмный телефильм. Может, это они из-за дождя так кутаются? Но феи из низших слоев общества, большие и маленькие, похоже, не обращали на погоду никакого внимания – они одевались так, чтобы было удобно, и охотно демонстрировали голые руки, ноги и крылья.