Война Цветов

Уильямс Тэд

– Поищу официантку, – сказала Кочерыжка и упорхнула вниз через балюстраду.

Группа молодежи, в чьей одежде викторианский стиль смешивался с панковской готикой, заняла столик в другом углу, и в комнате стало куда менее тихо. Тео, нахмурясь, подвинулся к Кумберу.

– Не знаю, что тебе обо мне известно, но я очень не хотел бы... обращать на себя внимание. На пути в дом Нарцисса нас то и дело пытались убить. Мне вообще не следовало приезжать сюда.

– Мне тоже, – вздохнул феришер. – Таким, как я, здесь не место.

–

Я просто слишком плохо у вас ориентируюсь, чтобы играть хоть какую-то роль. Помоги мне, пожалуйста. Вся наша задача – сидеть тихо и не лезть на глаза, пока твой Жонкиль не увезет нас отсюда.

– Ясно. – Кумбер попытался приложить палец к носу в знак тайной солидарности, но промахнулся и ткнул себя в глаз. Кочерыжка привела официантку, которая, окинув взглядом Тео и Кумбера, первым делом направилась к другому столику.

– Ну, как вы тут, мальчики? – спросила Кочерыжка. – Получаете удовольствие?

– Я как раз говорил Кумберу, что мы не должны привлекать внимание.

– Насчет этого не беспокойся, – сказал феришер. – Никто тут на тебя и не взглянет. Если ты не из их класса... тем более принадлежишь к другой расе... они пройдут мимо, хоть ты мертвый валяйся на улице.

Подошла официантка, миловидная фея с вызывающе большими крыльями. Только когда она повернулась, записав их заказ на счет молодого лорда Жонкиля, Тео сообразил, что формой ей служит сильно укороченная монашеская ряса.

– Но Цирус вроде неплохой парень, – заметил он.

– Да, для своей породы он вполне приличен. – Кумбер, оправившись от шока, сделался чопорным и отчужденным. – Но другие на тебя и не помочатся, хоть ты огнем гори.

– Если ты не лежишь при этом на дорогом ковре, – завершила Кочерыжка.

– Выходит, на каком бы языке я ни говорил в своем мире, здесь я все равно говорю на эльфийском?

– На общеэльфийском, – уточнил Кумбер, тщательно выговаривая согласные сквозь грохот музыки. Он уже трижды выпивал за счет Цируса и повеселел, зато дикция у него немного ухудшилась. – Это язык, общий для всех эффильских... эльфийских... рас.

Кочерыжка, сама опрокинувшая пару наперстков, хихикнула. Она теперь сидела не на плече у Тео, а на столике.

– Ага, понял вроде бы. Ну, а если бы я у себя говорил, допустим, по-арабски? Нет, лучше по-китайски. Разве не странно, что вы все, с моей точки зрения, будто из ирландских сказок вышли?

– Интересный вопрос. – Кумбер допил свой стакан. – Видишь ли, Тео, мы видим себя не так, как ты видишь. И тебя мы тоже видим не так, как ты себя видишь. Понятно?

– Я что-то сбился.

– Видишь ли, эльфы потсо... постоянно посещали мир смертных. До недавних пор то есть, пока эффект Клевера не положил этому конец. И смертные тоже бывали у нас. И если одни смертные называют нас так, а другие иначе, то это происходит только из-за их языковых различий. Вы говорите «эльфы», другие «пери», китайцы еще как-нибудь. Но есть и другая

разница. Один феришер несколько веков назад написал большой труд об этом. Бастион Клеенка. «Глазами смертных» называется. Смертные, пишет он, видят то, что хотят видеть. Не обижайся. – Кумбер икнул и сказал: – Иззвиняюсь.

Тео слушал внимательно – про это он у Эйемона ничего не читал, – но тут лордик за одним из столиков закурил что-то очень похожее на сигарету в длинном мундштуке, и ему страшно захотелось стрельнуть у него такую же. Но нет, нарываться ни к чему. Тео снова сосредоточился на разговоре.

– Значит, почти все эти эльфы выглядят так... как мне представляется?

– В общем и целом. – Кумбер привлек внимание официантки и заказал всем еще по одной, но Тео дал понять, что больше не будет. Он пил только сладкое вино, однако уже на втором стакане захмелел больше, чем ему бы хотелось. – Если бы ты вырос в других дради... тьфу ты... традициях, ты все видел бы и слышал несколько по-другому.

Но Тео ничего больше не слышал. Блондин с сигаретой, рассмеявшись, откинулся назад, и он увидел сидящую за столиком Поппи Дурман.

– Господи Иисусе.

– А мне совсем и не больно, – весело похвастался Кумбер.

– Я тебе сто раз говорила, Вильмос – не делай этого, – прошипела Кочерыжка.

– Вон там сидит девушка, с которой мы ехали в поезде. – Поппи сейчас была одета совсем по-другому – прежний наряд предназначался, видимо, для встречи с семьей. В платье вроде бы и траурном, но с удивительно глубоким вырезом, загримированная, как на сцене японского театра, она хорошо вписывалась в свою компанию, но Тео узнал ее сразу, и в животе у него что-то затрепыхалось. Раскаяние? Или обыкновенная ревность? Поппи прислонилась головой к молодому лорду с сигаретой.

– Меня это не удивляет, – сказала Кочерыжка. – Местечко как раз для нее.

Тео не успел ответить. Говорившая что-то Поппи тоже его увидела и застыла на полуслове, приоткрыв рот и широко распахнув глаза. Это длилось секунду – потом она отвела взгляд, договорила, принудила себя засмеяться. Разговор продолжили другие, и лишь тогда она взглянула на Тео снова. На этот раз у нее в глазах словно дверца захлопнулась: она смотрела так, будто видит его впервые и никогда больше видеть не желает. Через некоторое время она шепнула что-то блондину с сигаретой и вышла, покачивая жесткой широкой юбкой.

– Я на минуту, – сказал Тео Кочерыжке. – Сейчас вернусь.

– Вильмос, не смей... – начала она, но он уже встал и направился к двери.

На лестнице Поппи не было. Он спустился вниз, где ревела музыка, и стал проталкиваться через пульсирующую толпу танцующих. В темных нишах вдоль стены целовались, обжимались, нюхали что-то из кристаллических трубочек и занимались еще чем-то – он не совсем понимал чем, но догадывался.

Поппи он нашел у бара – она ждала своего заказа.