Война (Книга 1)

Стаднюк Иван Фотиевич

– Все это верно, батенька мой.
– Маршал вздохнул и устремил невидящий взгляд в окно, на верхушки деревьев.
– Давно известно, что высокие места делают ничтожных людей еще ничтожнее, а великих - еще более великими. Но, отделяя ничтожных от великих, надо пуще всего бояться ошибок... Ведь мы с вами, малые ли, великие ли, но все-таки бывшие царские, могли тоже показаться ничтожными... Уцелели... А скольких достойных людей не миновала горькая чаша сия!.. Слава богу, что опомнились и уже с тридцать восьмого начали исправлять трагические ошибки.

– Да, в той ситуации ошибиться в человеке - значило перечеркнуть его судьбу.
– Нил Игнатович вздохнул.
– А виноватым - поделом. Виноватые

ведь тоже были, как было "шахтинское дело", предательство Троцкого и Бухарина, убийство Кирова... И т р а г е д и я б е з в и н н ы х б е р е т н а ч а л о в в и н о в н о с т и в и н о в а т ы х... О д н а к о в и н о в н о с т ь в и н о в а т ы х... н и к о г д а н е о п р а в д а е т т р а г е д и ю б е з в и н н ы х... Но история уже не раз свидетельствовала о непостоянстве обращенных в прошлое суждений и оценок... История знает и такие примеры, когда во времена всеобщего высокого верования иные люди меняли свои воззрения; однако же в века сомнений каждый держался своей веры... Страшно, когда те, которые меняют или склонны менять свои верования, вдруг берут верх над постоянно верующими. Не дай вам бог дожить до такого.
– Последние слова Нил Игнатович сказал протяжно, словно простонав.
– Раньше утверждали, что вера есть смирение разума. На самом же деле вера - это сила рода человеческого и залог его бессмертия... Но мы уклонились... Это, кажется, не тот случай, когда могут позабыть об истоках зла и о тех, кто так широко расплескал его. Ведь никакая сталь никаких сейфов не устоит перед стремлением человечества к правде. Правда имеет обыкновение подниматься даже из пепла. Рано или поздно она скажет, кто виноват, а кто невиновен, а также направит указующий перст на тех, кто по злой ли воле, в чаду ли безумия или тяжких заблуждений повинен в трагедии невинных.

Нил Игнатович умолк, закрыл глаза и будто стал прислушиваться к отголоску своих растворившихся в тишине слов. А Борис Михайлович с тоскливой грустью смотрел на его строгое и неподвижно-мертвенное лицо.

– Что-то мы с вами увлеклись сложными анализами, Нил Игнатович, сказал маршал после затянувшейся паузы, и в его словах прозвучало желание сменить тему разговора.
– Вы так меня атаковали вопросами, что я не успел спросить, как вы себя чувствуете.

– Спасибо, голубчик. Чувствую, как должен чувствовать.
– Нил Игнатович подавил вздох.
– Но человек так создан, что ничто не мешает ему постигать истину. Даже страдания... Я так понял, что Гитлер упредил нас в развертывании сил. А мы?

– Мы?
– переспросил Борис Михайлович.
– Нам пока приказано не давать повода для агрессии в надежде оттянуть ее начало. Но меры все-таки принимаем. Скрытно выдвигаем из глубин страны пять армий: Ремезова, Вршакова, Конева...

– Герасименко и Лукина, - продолжил перечень Нил Игнатович.
– Об этом я знаю. Знаю и о развертывании управлений двух фронтов, о приведении в боевое состояние флотов... А что делается там, в приграничных округах? Я же помню, голубчик, как вы с Жуковым настаивали держать главные силы в районах старых границ, а к новым границам предлагали выдвинуть части прикрытия для обеспечения развертывания главных сил в случае нападения...

– Не согласились с нами.
– Борис Михайлович прерывисто вздохнул.

– Не согласились...
– горестно повторил Нил Игнатович.
– Не согласились с такими светлыми головами...

– Нил Игнатович, зачем вы так?..

– Я, голубчик, имею право на все.
– Профессор Романов улыбнулся жалкой, почти детской улыбкой, в глазах его промелькнуло снисходительное упрямство.
– Война подтвердит нашу с вами правду...

– Лучше бы не подтверждала.
– Маршал сокрушенно махнул рукой. Поэтому стараемся хоть исподволь улучшать в приграничных

округах группировки. Ну, и надеемся на рассудительность командующих округами и командармов. Они, надо полагать, понимают, что армия для того и существует, чтобы быть в постоянной боевой готовности. А тем более когда со стороны границы дышит грозой.

В коридоре вдруг послышался приближающийся глухой топот. У двери шаги замерли, и тотчас же раздался тихий стук. Вошел дежурный по госпиталю молоденький военврач в белом халате и с противогазом через плечо.

– Товарищ Маршал Советского Союза!
– срывающимся голосом обратился он.
– Вас срочно просят к телефону!..

Борис Михайлович поднялся и с неуверенностью сказал:

– Я постараюсь вернуться, Нил Игнатович.

– Не надо, голубчик... У тебя дела, - грустно ответил профессор.
– И я устал... Прощай...

Когда за маршалом Шапошниковым закрылась дверь, Нил Игнатович напряг слух, чтобы по его шагам определить, спокойно ли идет маршал к телефону. Но шагов не расслышал, будто там, за порогом госпитальной палаты, разверзлась пустота. Он вдруг явственно ощутил эту пустоту, наполненную тихим звоном, только уже не за дверью, а вокруг себя, ощутил бездну, среди которой куда-то плыла, чуть покачиваясь, его невесомая койка с его невесомым телом. Он вслушался в необыкновенную легкость своего тела и, подивившись столь необычному состоянию, хотел придержать на себе простыню, чтоб она не соскользнула куда-то в пустоту. Но не ощутил ни своих рук, ни своего тела.

"Вот оно, пришло", - с отчетливой ясностью, спокойно подумал он.

Профессор Романов умирал от старости, от изношенности организма, он это понимал и относился к смерти без страха и смятения. Сейчас ему стало ясно, что он уже мертв, что продолжает еще пока жить его мозг, растрачивая последнюю энергию на осознание того, что с ним происходит... Вдруг он почувствовал, как шевельнулось в груди сердце и будто растаяло. "Неужели еще не конец?" Вскоре сердце шевельнулось опять - медлительно, без натуги... И затихло на пол-ударе... Нил Игнатович затаил дыхание, чтобы прислушаться к своему сердцу, а когда через какие-то мгновения попытался перевести вздох, легкие не послушались его, будто из палаты исчез воздух...

Была еще суббота, 21 июня 1941 года...

7

"С чего же все началось?.." - задал сам себе вопрос генерал Чумаков.

Привычка искать несколько отвлеченные подступы к проблеме, которой занята его мысль, осталась у Федора Ксенофонтовича со времен бдений над академическими программами. Сейчас Чумаков сидел на скамеечке под сенью клена во дворе штаба округа и размышлял. За решетчатыми воротами на солнцепеке он видел свою эмку, возле которой возился перед дальней дорогой в Крашаны красноармеец Манджура. Полковник Карпухин еще где-то бегал по отделам штаба, утрясая и согласовывая многочисленные вопросы, связанные с укомплектованием корпуса личным составом, расквартированием частей, снабжением... И Чумакову ничего не оставалось, как терпеливо коротать время в размышлениях, ибо, если говорить по чести, он сам тоже должен был заниматься этими важными делами, но вникнуть в них еще не успел.

Недавняя беседа с генералом армии Павловым натолкнула его на мысль о том, что свое знакомство с работниками штаба корпуса, а возможно, и командирами частей он начнет с доклада. Именно с самого элементарного доклада о том, что такое фашистская Германия, почему сейчас с ее стороны нависла военная угроза. Конечно, проще простого напоминать о боеготовности приказами и требовательностью. Но совсем другое дело, когда люди будут глубинно понимать, что война действительно неизбежна, будут видеть истоки этой неизбежности. Да, он сделает доклад. Инструктивный. Пусть затем командиры повторят его перед своими подчиненными.