Война, которая спасла мне жизнь
Шрифт:
– Ты обгорела, – сказала она. – Слишком долго на солнце лежишь.
Я потянулась и села. Тело ломило. Кожа на голых ногах покраснела и болела, но к боли я давно привыкла.
– Ты разве не хочешь есть? – спросила мисс Смит. Звучала она сердито.
Я похлопала глазами. Есть действительно хотелось. Жутко хотелось, аж живот сводило. Но и к этому я тоже давно привыкла. Так что же ответить? Чего она от меня хочет, чтобы я хотела есть или чтобы не хотела?
– Почему ты меня утром не разбудила? – спросила она.
Ну
– Пошли. – Она протянула мне руку. – Уже так поздно. А надо тебя ещё доктору показать, потом за продуктами сходить.
– Не надо мне помогать, – сказала я.
– Не дури, – сказала она и потянула меня с земли.
Я попыталась высвободиться, но нога до того болела, что в конце концов я сдалась, и она за ручку отвела меня обратно в дом. Там уже сидел Джейми и наворачивал фасоль из банки с поджаренным хлебом, тостом. Я тоже прошла на кухню и опустилась на стул. Мисс Смит плюхнула на тарелку ещё фасоли и сказала:
– У тебя бинты уже грязные.
Я глубоко вдохнула, но прежде, чем я успела что-то ответить, Джейми выпалил:
– А я говорил ей, что ей наружу нельзя!
– Чушь собачья, – резко оборвала его мисс Смит. – Конечно, ей можно наружу. Надо просто что-то получше придумать. Те туфли, в которых ты вчера приехала…
– Они мамины, – сказала я.
– Да я и сама догадалась, что они не твои, – сказала мисс Смит. – Хотя тебе, наверно, обычные туфли и не подойдут.
Я пожала плечами.
– Ладно, посмотрим, что скажет доктор. Туда я вызвала машину, а там уж что-нибудь придумаем. Только не вздумай привыкать. Нет у меня средств всюду на такси разъезжать.
Я кивнула, потому что куда уж лучше.
Оказалось, что и «машина», и «такси» были то же самое, что «автомобиль». За два дня я ехала на автомобиле второй раз. С ума сойти!
Что такое «доктор», я знала, хотя ни разу его не видела. У этого было много интересных штучек-дрючек вроде круглых стеклянных окошек прямо перед глазами, на носу. Одет он был в длинный белый плащ, примерно как у нас носил мясник.
– Запрыгивайте, – сказал он нам с Джейми и похлопал ладонью по большому деревянному столу. Джейми запрыгнул, а у меня не вышло. – А, – сказал доктор, заметив мою ногу. Он взял меня обеими руками и усадил на стол.
Дома мать меня никогда не касалась, кроме как чтобы ударить. Джейми обнимал меня, но, естественно, никогда не поднимал с пола. Здесь же люди вечно трогали меня руками. Это мне не нравилось. Очень не нравилось.
Доктор потыкал нас, померил, посмотрел. Заставил снять рубашки и по очереди приложил к груди каждого холодную металлическую бляшку, от которой к его ушам шли трубочки. Он также прошерстил руками наши волосы и внимательно рассмотрел те места на теле, где часто чесалось.
– Импетиго, – заявил он. Для меня это ничего не значило, но мисс Смит достала из сумочки маленький блокнотик
– У обоих истощение, довольно сильное, – добавил доктор, – и у девочки, похоже, начинается рахит. Ей нужен солнечный свет. Полноценное питание. Молоко.
– А мне-то что полагается делать? – спросила мисс Смит. – Мне никогда с детьми иметь дела не доводилось.
– Что-что – кормить, купать, следить, чтобы высыпались, – ответил доктор. – Не сложней, чем со щенками на самом деле, – улыбнулся он. – И уж всяко проще, чем с лошадьми.
– Лошади всегда были по части Бекки, – отрезала мисс Смит, – а собак я никогда не держала.
– А кто такая Бекки? – спросил Джейми, но я шикнула на него.
– А что насчёт её ноги? – спросила мисс Смит. – С ней что будем делать?
Я наскоро подсунула стопу под себя, но мисс Смит пошлёпала пальцами по моему колену.
– Покажи доктору, – сказала она.
Я не хотела ничего показывать. Не хотела, чтобы меня опять трогали. Под бинтами самой ступни не видно, ковылять понемногу я в состоянии, а больше мне ничего и не надо.
Но мисс Смит выдернула стопу из-под меня.
– Хватит валять дурака, – сказала она.
Доктор размотал ногу и покачал головой.
– Ну и ну, – сказал он, бережно держа мою ступню в руках. – Запущенная косолапость. Такого мне ещё не приходилось видеть.
– Я думала, это распространённый дефект, – удивилась мисс Смит.
– В целом да, весьма распространённый. Но его почти всегда исправляют ещё во младенчестве.
Мисс Смит с усилием втянула носом воздух – я не очень поняла, что это выражает.
– Тогда ей почему не… – Она взглянула на меня и оборвала фразу.
Исправляют во младенчестве, подумала я. А моя нога неисправленная. Как будто нога – это мой личный промах. Мама всегда так и говорила, мол, сама виновата, что у тебя такая нога, это тебе наказание. Вечно я гадала, так это или нет. И потом, косолапость. Это я, значит, косолапая.
Доктор принялся мою ногу по-всякому жмакать и ворочать, непрестанно разглядывая. В конце концов это стало просто невыносимо. Тогда я подумала о Коржике, представила, как он тепло и сладко пахнет, почувствовала его дыхание в моей ладони. Теперь я могла больше не запираться в пустом сознании без всяких мыслей – теперь у меня был Коржик, и перенестись к нему не стоило мне ни малейших усилий.
– Ада, – раздался громкий голос мисс Смит. – Ада, проснись. Доктор Грэм тебе вопрос задал. – Она стояла надо мной и шлёпала меня по щеке. Доктор держал мою ногу, полностью перебинтованную. Всё осталось позади.
– Нога сильно болит? – повторил свой вопрос доктор.
Что считается сильно, а что – не сильно? Что сказать? Я пожала плечами.
– Ты поняла, что сказал доктор насчёт хирурга? – спросила мисс Смит.
Я уставилась на неё. Она на меня.
– Так да или нет? – повторила она.