Война мертвых

Прошкин Евгений

– То есть… прилипающие заряды – это…

– Вранье. Прекрасно отстрелялся, и без всяких ухищрений.

– Помнишь, как ездить учился? – спросил капитан. – Не руками и ногами, а головой, голово-ой. – Для убедительности он потыкал себя пальцем в лоб.

– Раньше ты приказывал пушке выстрелить, а теперь приказал попасть, – добавил Игорь. – Совсем разные вещи.

– А что же вы до этого?..

– До этого ты не верил. И не боялся. И злость в тебе была, как в интеркино, нарисованная. Не волнуйся, стрельба у всех тяжело идет. Анастасия, например,

еще дольше в тире проторчала.

– Когда ее прислали в Школу, она была значительно моложе, – засмеялся Егор.

– И Марта не сразу научилась. Кстати, как тебе ее соседство?

– Непривычно. Думаю, что надо развернуться, – она разворачивается.

– Все потому, что она стрелять умеет. Ей не хуже тебя известно, куда и когда ехать.

– В мозги ко мне влезала…

– Так ведь и ты к ней – тоже. Справедливо, разве нет?

– Влезал, да, – с отвращением проговорил Тихон. – Больше не буду. Она же больная, Игорь, совсем больная! Тогда, перед самоликвидацией… она этим наслаждалась! Тем, что такая несчастная, что с жизнью расстается. Просто балдела! И в этом еще было что-то физиологическое, сексуальное даже.

– Ты ей оргазм сломал, вот она и вылетела, как фурия. Вы, курсанты, все немножко помешанные, каждый на своем. Мы уж привыкли. Для того и убиваем в вас все личное, чтоб друг друга не травмировали. Представляешь, сколько у нее за тридцать лет жизни накипело? Если она на тебя это выплеснет…

– Игорь, пора клубнику вынимать, – сказал капитан. – Для первого раза хватит.

– Как у них?

– В пределах нормы, – кисло отозвался он. – Середнячки.

Капсулы одновременно открылись, и лейтенант поспешил к ним. Курсанты в гробах растерянно шевелились, сонно моргали и боязливо трогали датчики. Первым очухался не в меру активный Филипп.

– Ну-у!.. Во-о!.. – Замычал он, выпрыгнув из кабины.

– Построились, – скомандовал Игорь.

– Нет, ну три руки! Три ноги! – не унимался лысый, все толкая в бок усатого начальника.

– Заткнулся! – прикрикнул лейтенант. – Школа держится на дисциплине, ясно? Тихон, шел бы ты отсюда. У меня здесь воспитательный процесс.

Идти Тихон не мог – он празднично вышагивал. Улыбался не таким уж мрачным стенам, по-детски непринужденно размахивал руками и страстно желал встретить хоть одну морду, чтобы взглядом, гордой осанкой, движением подбородка показать, что у него получилось.

Он смог, он преодолел. Дальше будет легче. Сто занятий, двести – не важно, мастерство – дело наживное. Он отточит. Станет самым лучшим. Не ради наград и почестей, а просто потому, что не владеть собственным телом стыдно. Иметь шесть орудий и не завалить какую-то медузу – противоестественно.

Свернув в свой коридор, Тихон увидел Марту. Она сидела в той же позе, что и в прошлый раз: прислонившись спиной к створу и широко разведя колени. Мягкие пятки ботинок упирались в крутую задницу, словно демонстрируя доступность этого прикосновения.

– Чего приперлась? – угрюмо спросил Тихон.

– Да вот, соскучилась.

– Вали отсюда.

– Фу.

Я, может, в гости к тебе. Мы ведь кой-чего не закончили.

– И даже не начинали.

– Сладенький, милый мальчик, – произнесла она с ударением. – Неужели ничего не хочется изменить?

– Для этого нужна женщина, – ответил Тихон. Щурясь, скребя ногтями ремень, но не отворачиваясь.

– Ну и дрянь же ты! – с лютым восхищением воскликнула Марта и быстро пошла прочь.

Тихон смотрел ей в спину до тех пор, пока она не исчезла за поворотом, и только потом, удовлетворенно крякнув, открыл кубрик.

Универсальная печь, нарушив изуверскую традицию, накормила его нормальной едой. Что-то подсказывало Тихону, что диета осталась в прошлом – навсегда. Он заказал угря с жареной картошкой и, немного подумав, грибы. Из бункера выехала металлическая плошка с длинной прямой ручкой, наполненная какими-то пластинками, напоминающими мелко порезанные яблоки, только не сладкие.

– Не сладенькие, – выразительно произнес Тихон, обращаясь к потолку.

Поев, он попытался выпросить у печки то, чем поил его лейтенант, но после долгой паузы получил стакан горячего чая.

Белый экран в стене самовольно включился и объявил, что Тихону возвращен допуск к некоторым каналам интервидения. Это событие было более значительным, чем расширение меню, – ему определенно намекали, что статус неблагонадежного с него снят.

Он мстительно погасил монитор и, не раздеваясь, улегся на кровать. Спать Тихон не собирался, для этого он был слишком возбужден. Однако помечтать ему не дали: через пару минут экран снова засветился, и диктор потребовал срочно прибыть в помещение для наказаний, адрес такой-то.

Столь оживленное движение в проходах Тихон видел впервые. Он мог бы и не следить за стрелками на полу – все курсанты шли в одном направлении. Влившись в молчаливый поток, Тихон некоторое время разглядывал попутчиков, пытаясь отыскать среди них ту пятерку, что однажды встретилась ему по дороге в класс. Зачем? Этого он сказать не мог, просто обилие незнакомых лиц его угнетало.

Посреди большой, ярко освещенной комнаты возвышался постамент с койкой. На ней, между четырьмя угловыми мачтами, корчился бритоголовый Филипп. Он что-то кричал и энергично тряс башкой, но зрители взирали на него равнодушно и даже с некоторым злорадством.

Тихон занял место за изголовьем, отсюда был виден только идеальный шар голого черепа и дюжие плечи. Когда все собрались и замерли, вперед вышел Игорь.

– Курсант Филипп, кубрик сорок пять – шестьдесят восемь, в Школе с две тысячи двести девятнадцатого года. Совершил действие, противоречащее здравому смыслу. Назначается кара в три балла.

– Три – это халява, – пробормотали рядом.

Филипп выгнулся дугой, но тут же распластался, точно придавленный прессом. Тихон исподлобья оглядел зал – полное равнодушие. Некоторые вообще не смотрели на койку, а, скучающе притаптывая ножкой, так же как и он блуждали взглядом по безразличной толпе.