Война, мир и книги
Шрифт:
Темой одной из своих работ знаменитый канадский историк Уильям Мак-Нил выбрал судьбу «степного пограничья» Европы. Великая Степь, протянувшаяся от Китая до Венгрии, на протяжении нескольких тысячелетий была коридором для движения масс кочевников. Их жертвами многократно становились земледельческие государства и целые цивилизации. Угроза со стороны кочевников была устранена только в XVIII веке, и добилась этого Российская империя. Это был беспрецедентный поворот! По мнению историка цивилизаций Арнольда Тойнби, именно победа над кочевниками и прочное завоевание агрессивной Степи стали уникальным вкладом России в мировую историю. Мак-Нил же рассказывает, каким образом этот обширнейший регион Восточной Европы – Причерноморье и Подунавье – перестал быть источником витальной угрозы. Из полупустых земель, пригодных только
4
Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 111, март 2024).
История начинается с распада Золотой Орды. Ее могущество, вопреки стереотипам, зиждилось не на набегах, а на контроле над торговыми путями и тесных связях с итальянскими торговыми городами. Распад Орды на несколько маломощных ханств и возвышение Османской империи в конце XV века поставили крест на этих торговых маршрутах. Уничтожение черноморской торговли зерном и рыбой заставило татар вернуться к хищнической «набеговой экономике». Теперь они могли поддерживать существование своего общества только постоянным захватом рабов. В арену их набегов превратилось все Причерноморье. Главным же рынком сбыта рабов стал Константинополь, чьим вассалом было Крымское ханство. Рабы были нужны Османам, так как на них строились и могущество армии (корпус янычар), и эффективность госаппарата (сплошь состоявшего из личных рабов султана). Ежегодные завоевательные походы в Восточную Европу обеспечивали огромную добычу, позволявшую вознаграждать гигантскую армию и держать умеренную налоговую ставку. Христианские государства Восточной Европы, чьи государи не могли создать крупные постоянные армии из-за систематического противодействия собственного дворянства, терпели одно поражение за другим – и быстро переходили в разряд провинций или вассалов Османской империи.
Хищнический механизм османского государства впервые начал давать сбои в ходе покорения Венгрии. Выросли расстояния, на которые приходилось передвигаться армии, осложнилась логистика. Оставалось слишком мало времени на взятие множества крепостей, которыми венгры и австрийцы укрепили границу. Даже в случае победы взятый в разоренной Венгрии куш не окупал затраченных усилий. Поэтому военных походов становилось все меньше, власть султанов ослабевала, янычары из элитного войска превратились в смешанное сословие военизированных ремесленников и торговцев. Пришлось поднимать налоги, а османский аналог дворян, больше не получавший достаточной добычи, принялся усиленно эксплуатировать крестьян. Сельское население стало разбегаться, госаппарат был поражен тотальной коррупцией. По инерции османское господство в Восточной Европе сохранялось, но все уже было готово к большому переделу. Его начали Габсбурги, вышедшие окрепшими из Тридцатилетней войны. Они смогли заставить дворян и горожан платить налоги, достаточные для содержания постоянной армии, с помощью иезуитов создали новую систему образования, сформировали из сербов-эмигрантов собственный аналог казачества – «граничар». С конца XVII века военная фортуна все чаще изменяла туркам, австрийцы же стали постепенно отхватывать у них все новые и новые куски восточноевропейской территории.
Усиление земледельческих государств и их конечная победа над кочевниками, считает Мак-Нил, стали результатом медленного технологического прогресса в сельском хозяйстве. К концу XVII века это позволило приступить к широкомасштабному освоению степных почв. Такая возможность «сделала завоевание и оборону безлюдных степных земель безусловно выгодным предприятием». Это стоило дорого, но отдача обещала быть – и действительно стала – огромной. Ни одно из мелких полунезависимых государств Восточной Европы, от Венгрии до Украины, не было способно осуществить крупномасштабные организационные и политические мероприятия, которые бы позволили их населению безопасно осваивать Степь. Земледельцам требовалась защита, которую могла дать только современная профессиональная армия. Армия нуждалась в огромных денежных средствах на содержание и оснащение. Средства невозможно было собрать без эффективной налоговой системы. Заставить население платить налоги могла только сильная власть. Такую систему удалось выстроить габсбургской Австрии и романовской России, и это воздалось им сторицей. Все мелкие страны были ими поглощены и встали на путь интенсивного развития. Меньше повезло тем, кто остался под властью все более деградировавшей Турции.
Решающий вклад в дело колонизации причерноморской Степи, признает историк, внесла Россия. После петровских преобразований она начала медленное, но неуклонное движение на юг. Победы екатерининских армий над огромными, но слабо организованными и технически отсталыми османами привели к тому, что Черное море перестало быть «турецким озером». Крымское ханство упразднилось, все северное черноморское побережье перешло под власть Санкт-Петербурга. Этот гигантский регион, названный Новороссией и разделенный на три губернии, к моменту прихода русских оставался малозаселенным. Но за генералами пришли администраторы, которые строили города и порты. Императрица щедро раздавала новые земли царедворцам и офицерам, побуждая их переводить сюда крепостных. Приезжали и свободные люди, привлеченные внушительными налоговыми льготами и привилегиями. Огромный поток иммигрантов двигался из Центральной и Западной Европы. Вся Новороссия обратилась в цветущий сад. Всего за несколько десятилетий Одесса, основанная на месте захудалого турецкого поселка Хаджибей, стала крупнейшим портом империи, а затем и третьим по величине городом России. Выращиваемый здесь хлеб превратился в главный экспортный товар империи, рынок сбыта для которого – вся Европа.
Не самая актуальная тема и не самый уважаемый в наше время автор… Однако, прочитав эту книгу, я понял, что строго рекомендую ее всем интересующимся современной российской историей и политикой. В ней удачно схвачены и весьма ярко и понятно изложены ключевые моменты главного события XIX
Таким образом, перемены превратились в предмет личного интереса императора. Благодаря этому многолетние вялые и безрезультатные обсуждения крестьянского вопроса в многочисленных придворных и правительственных комитетах перешли наконец в фазу энергичной и последовательной подготовки к реальной отмене крепостного права. Вывод Попова: в самодержавно-бюрократической системе только личный интерес первого лица, его воля и умение справляться с сопротивлением бюрократической иерархии и правящего класса способны привести к реальным глубоким изменениям. Однако воли и умения недостаточно, важен расклад общественных сил. Автор подробно описывает перипетии почти пятилетней подготовки Манифеста об освобождении крестьян, анализируя интересы сторон и стратегию их продвижения. Попов совмещает в этом анализе классический классовый подход с особым вниманием к роли государства. В отличие от марксистов, он рассматривает государство (в лице императора, его семьи, отчасти двора и высшей бюрократии) как автономную силу, пусть и тесно связанную генетически, социально, политически и экономически с правящим классом (дворянством). Этот момент принципиально важен, ибо расстановка социальных и политических сил в послекрымской России была такова, что у проекта освобождения крестьян, по сути, отсутствовали влиятельные сторонники. Большая часть дворянства, как низшего, так и высшего, была категорически против отмены крепостной зависимости; купцы и горожане относились к нему индифферентно; протестная активность в среде самого крестьянства была минимальной; узкие группы революционных демократов и либеральных помещиков значимым влиянием не располагали.
Так что инициативу освобождения крестьянства пришлось взять на себя лично императору – и далее упорно преодолевать не только бюрократическую инерцию самодержавного государства, но и сопротивление (когда скрытое, а когда и откровенное) правящего класса. Союз императорской семьи (не только Александр Второй, но и несколько его ближайших родственников стали главными борцами за освобождение крестьян) с небольшим числом либеральных помещиков и просвещенных высших бюрократов позволил запустить процесс подготовки реформы, подготовить основные документы и начать обсуждение. Не дать «замотать» процесс уже в самом начале удалось оригинальным приемом, которого всегда страшится бюрократия: сделать его гласным, открытым для общественности, действовать быстро и напористо, вовлекать в обсуждение широкие слои. «Лайфхаков» было изобретено много, и уже сам их перечень представляет особый интерес для любого наблюдателя за российскими реформами (в наше время, думаю, освобождение крестьян имеет собственную аналогию – реформу контрольно-надзорной деятельности, стартовавшую уже давно, но пока так и не принесшую ощутимых результатов. Уверен, ее инициаторам нелишне было бы познакомиться с опытом и наработками своих предшественников полуторавековой давности – в бюрократической практике мало что меняется).
А затем, когда процесс набрал собственную инерцию и стало понятно, что освобождение все-таки состоится, центр борьбы сместился на условия освобождения. Вот здесь уже классовая борьба разгорелась вовсю! Ведь речь шла ни много ни мало о выживании дворянства как класса: если бы крестьяне освобождались бесплатно и с землей, дни дворянства были бы сочтены, а если за плату и без земли, то это могло вызвать катастрофическое разорение крестьянства, крах госбюджета и исчезновение мобилизационного ресурса для армии. Государство, показывает Попов, пошло навстречу прежде всего дворянству – и обеспечило его финансовые и материальные интересы на полвека вперед. Однако «прусский путь развития капитализма», защищаемый крупнейшими землевладельцами (имеется в виду быстрое освобождение крестьян, но совсем без земли), в России все-таки не реализовался. Вместо него сформировался «русский пусть», сложный, противоречивый, труднореализуемый, полный компромиссов и отсрочек. Такой путь затягивал капиталистическое развитие страны, затруднял его, сковывал действия всех социальны сил – и для своего продвижения требовал активных и деятельных усилий государства, его посреднической, модерирующей, арбитражной роли. Все классы России после освобождения крестьян ослабли («порвалась цепь великая, порвалась и ударила – одним концом по барину, другим – по мужику»), и только государство усилилось!
Это был выдающийся успех русского самодержавия: гибко маневрируя и торгуясь, навязать обществу, причем всем его слоям, от низших до высших, такой вариант реформы, который отвечал интересам не их самих, а прежде всего самого самодержавия и высшей бюрократии. Этот успех позволил отодвинуть решение аграрного вопроса на полвека, затянул и осложнил развитие капитализма в России, но главное – сохранил власть в прежних руках, спас (на долгое время, но не навсегда) династию и самодержавие. «Абсолютизм и его бюрократия сознательно выбирали такие варианты реформ, при которых потребность страны в машине абсолютизма не просто выросла, но и стала повседневной». Старое, абсолютистское начало в русской жизни не только спаслось, но и укрепилось. В этом-то, по мысли автора, причина всех революций XX века: «реформа 1861 г. создала условия для того гигантского взрыва, который смел и самодержавие, и весь его аппарат», а заодно и помещиков с буржуазией. Избранный самодержавием путь, как показывает весь опыт России рубежа XIX–XX веков, «не снимает исторический конфликт старого и нового, а только отодвигает, делая его в перспективе еще более острым и более катастрофическим». Урок, не выученный последующими поколениями российских и советских правителей: не проводя назревшие изменения с учетом интересов широких масс, готовишь своим наследникам гибель и разорение.