Война, мир и книги
Шрифт:
«Если проблема в том, что они слишком часто увольняются по собственному желанию – запретить это, только и всего. Запрет свободного выбора работы, годы тюрьмы за десяток украденных гвоздей – таковы были трудовые законы при Сталине». Воцарился террор – но не террор во имя разрушения старого строя, который признавали необходимым и Маркс, и Ленин, а террор «во имя созидания нового общественного строя». Какой новый строй можно построить террором? Только террористический. Такой и построил Сталин в СССР, и назвал его «реальным социализмом». Поиски альтернативы ему – «социализма с человеческим лицом» – шли много лет, но так ничем и не кончились. Их бесплодие погребло под собой и само здание Советского государства. Глубокая историческая ирония в том, что одним из похоронщиков этого государства стал поклонник и младший соратник Лациса – Егор Гайдар. Ученик круто повернул руль к капитализму, реставрации которого так боялся учитель. Он пошел дальше и, вопреки Лацису, отождествил социализм со сталинизмом, обесценив и обнулив тем самым труды и жертвы миллионов советских людей. Тех, кто шел за Сталиным в надежде построить справедливое и счастливое общество, как пятилетку – «в четыре года». Иной альтернативы нет, посчитал Гайдар, и окончательно закрыл для России возможность строительства хоть социализма, хоть капитализма «с человеческим лицом».
Общепризнанно, что СССР управлялся административно-командной системой. Но насколько действительно командной она была? Ирландский историк-советолог Джералд Истер полагает, что администрирование в СССР было в значительной степени персонифицировано и опиралось на неформальные элитные группы. Более того, без этих групп, которые Истер уподобляет княжеским «дружинам» Киевской Руси, советской власти не удалось бы ни подчинить себе гигантские сельские территории за пределами промышленных центров, ни провести коллективизацию и индустриализацию страны. Переплетение формальной и неформальной структур резко расширило возможности советской власти, но оно же и ограничило самовластие московского Центра. Поэтому период продуктивного и взаимовыгодного сотрудничества между центральными и провинциальными «системами личных связей» закончился их конфликтом и уничтожением целого слоя раннесоветской элиты Сталиным в конце 1930-х годов, после чего государство окончательно превратилось в суперцентрализованное и деспотическое.
5
Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 103, июль 2023).
Истер рассматривает взаимодействие формальных и неформальных структур диалектически: оно одновременно усиливало изначально слабое, почти лишенное кадров и финансов государство и ослабляло его, деформируя официальную политику. В конечном счете это противоречие вылилось в открытое противоборство между Центром и провинциальными руководителями. Конфликт стартовал в годы коллективизации (1929–1932) как дискуссия по поводу темпов и методов организации колхозов и объемов обязательных поставок хлеба государству. Кризис поставок 1932 г., приведший к катастрофическому голоду, перевел эту борьбу в открытую фазу. В ответ на сопротивление провинциальных начальников Центр инициировал две волны смены низового административного и партийного аппарата (1930 и 1932–1933) и реорганизацию административно-территориального деления с уменьшением размера региональных единиц.
Напрямую региональных вождей репрессии коснулись позже, в 1937 г. Модель смены власти в регионах была отработана на Закавказье, которое в 1932 г. возглавил Лаврентий Берия, выходец из органов внутренних дел, не принадлежавший к генерации «комитетчиков». Он постепенно очистил закавказские парткомы от ставленников прежнего патрона – Серго Орджоникидзе. Ответный ход провинциалы сделали в 1934 г. на XVII съезде партии, попытавшись сместить Сталина и заменить его Кировым. Эта попытка провалилась из-за отказа Кирова выступить против Сталина, а вскоре и сам он погиб при весьма подозрительных обстоятельствах. За Кировым последовали Куйбышев (1935) и Орджоникидзе (1937). Так «комитетчики» лишились своих лидеров, представлявших их интересы в центральных органах власти. Затем было сменено руководство НКВД (1936) и обезглавлена военная верхушка, поддерживавшая тесные связи с провинциалами («заговор Тухачевского»). После этого региональные руководители были обречены, и практически все они в 1937–1938 гг. потеряли должности, а затем и жизни. На смену им пришла новая, послереволюционная генерация руководителей, не спаянная опытом работы в подполье и участия в Гражданской войне. Она была обязана своей карьерой только сталинскому центру.
Провинциальные руководители первого поколения были ближайшими соратниками Сталина по борьбе против «партийных интеллигентов» ленинского призыва, высокообразованных и проведших значительное время в эмиграции. Вернувшись в страну после Февральской революции, они заняли важнейшие посты в ЦК партии, а затем и в Советском государстве. В отличие от них, «комитетчики» были слабо образованы, но в предреволюционные годы они работали в подполье, а затем активно участвовали в Гражданской войне на постах политкомиссаров и членов реввоенсоветов армий и фронтов. В ходе внутрипартийной борьбы 1920-х годов они поддержали Сталина в его борьбе против «интеллигентов», чьими лидерами были Троцкий, Зиновьев и Каменев. В 1929–1932 гг. «комитетчики» стали основной силой, реализовавшей сталинский курс на коллективизацию и индустриализацию. У них не было идеологических разногласий со Сталиным, но они требовали своей доли власти и участия в принятии стратегических решений, лоббируя свои интересы прежде всего через Кирова, Орджоникидзе и Куйбышева, входивших в центральное руководство, но сохранявших тесные связи со своими боевыми соратниками в региональном руководстве. Если бы им удалось навязать Сталину свою волю, Советское государство развивалось бы не как персонифицированное и деспотическое, но как олигархическое и корпоративное. Так, собственно, и произошло, но гораздо позже – в результате свержения Хрущева региональными руководителями, сгруппировавшимися вокруг Брежнева. Последний в ответ обеспечил им несменяемость, участие в принятии решений Центром и обильное выделение ресурсов.
Итак, личностно-групповой элемент в советской системе управления был настолько важен, что командно-административную систему можно расшифровать иначе, чем принято: элемент бюрократической централизации и иерархии в ней успешно сосуществовал с элементом групповщины, организованной по принципу «команд». Дружины в княжеской Руси, клиентелы в царской, команды в советской и постсоветской – вот подлинный горизонтальный структурообразующий принцип нашей элиты, не уступающий, а то и превосходящий по влиянию формальные бюрократические
Крупный современный американский экономист неоинституционального направления Роберт Аллен известен своими исследованиями промышленной революции в разных странах мира. Россия для него – важный опыт «другой» индустриализации, отличной от первой и образцовой (британской). Крах СССР побудил многих ученых мазать черной краской все, что было сделано советскими людьми, но Аллен считает это большой ошибкой. Его цель – разобраться в причинах потрясающих успехов советского проекта, которые затем сменились неудачами, что в итоге привело к гибели целого государства. «Смерть требует процедуры вскрытия. И гибель страны – не исключение». Аллен тщательно восстанавливает, зачастую прибегая к изощреннейшим методам анализа, количественные показатели советского экономического роста, сопоставляет их с примерами других стран и прорабатывает альтернативные варианты истории («а что было бы, если…?»). Он пытается понять, какие из институтов советской модели оказались эффективными и существовал ли способ повысить эффективность модели в целом. Отправная точка его исследования – представление о месте, которое Россия занимала в мире в начале XX века, перед Первой мировой войной и Революцией. Это место, несмотря на успехи имперской индустриализации при Александре III и Николае II, было незавидным: «в царской России не было тех социальных, законодательных и экономических институтов, которые, по мнению теоретиков экономического роста, являются необходимыми предпосылками для перехода к капиталистическому пути развития».
6
Рецензия опубликована в журнале «Историк» (№ 88, апрель 2022).
Таким образом, Россия принадлежала к абсолютному большинству стран мира, которые были, остаются и должны остаться бедными на всю обозримую перспективу. Интенсивное промышленное развитие – дорога к богатству – здесь не имело органических, внутренних предпосылок. Но их можно было создать, что государство и сделало! Петр Великий запустил целевую госпрограмму по импорту западных технологий и человеческого капитала, выжав дополнительные деньги из крепостных. В XIX веке правительство развернуло крупномасштабное строительство железных дорог, создав условия для возникновения черной металлургии, угледобычи и машиностроения. Текстильная промышленность получила мощный импульс благодаря таможенной защите и аннексии Средней Азии, где появились огромные хлопковые плантации. Однако такая политика «не позволяла заложить фундамент быстрого развития, перехода к капиталистическому курсу». Потенциал развития, созданный благодаря ей, был быстро исчерпан, и темпы экономического роста перед войной резко упали. Структурная перестройка экономики замедлилась, перспектива повышения доходов населения почти исчезла. Все выгоды от развития доставались узкой прослойке капиталистов и дворян, «процесс капиталистического развития вел к возникновению настолько острых классовых конфликтов, что дестабилизация политической ситуации была вполне закономерна».
Если бы не первые советские пятилетки, «Россия и по сей день оставалась бы отсталым государством» наподобие большинства стран Латинской Америки и Южной Азии. Таким образом, утверждает Аллен, «экономические институты, созданные Сталиным, работали на благо страны. Они представляли собой более совершенный способ использования рычагов государственного управления для стимулирования роста экономики». Сами эти институты возникли в 1920-х годах при реализации НЭПа. В ходе дискуссий о перспективах индустриализации сформировалось несколько подходов, самыми яркими и значимыми из которых автор считает подходы экономистов Преображенского и Фельдмана. Оба исходили из представления о наличии огромной скрытой безработицы на селе, что создавало возможности для быстрой урбанизации и индустриализации. Необходимо было найти мощные стимулы для миллионов людей покидать деревню и искать работу на заводах и фабриках. Таким стимулом – разумеется, негативным, – и стала коллективизация, проведенная Сталиным террористическими методами. У нее, на взгляд Аллена, существовали более гуманные альтернативы (условно-бухаринский путь), но в любом случае именно деревня должна была стать – и стала – основным донором, за счет которого решались задачи индустриализации. Нужно было создать специфические институты, которые бы позволили осуществить индустриализацию быстро и широким фронтом. Капитализм такими институтами не обладал. Ими стали коллективизация, советские пятилетние планы и «мягкие бюджетные ограничения». Именно эта триада и «запустила маховик беспрецедентно стремительной промышленной революции».
В рамках капитализма главное значение для успеха индустриализации имеет прибыль, зарабатываемая новыми предприятиями. В советском планировании прибыль отошла в тень, главным критерием успеха индустриализаторов стало соответствие темпов строительства целевым установкам пятилетних планов. Чтобы их выдержать, большевики либерализовали кредитную политику, снабдив промышленность достаточным количеством денег и хлеба, отобранного у крестьян по символическим ценам. И «чем амбициознее были производственные задачи, тем важнее становился принцип смягчения бюджетной политики». Хотя плановые задания обычно не выполнялись, они играли роль ключевого инструмента мотивации управленцев к форсированной индустриализации. Погоня за планом «привела к резкому росту занятости и очевидной неэффективности использования труда», но «мягкая бюджетная политика позволяла забыть о том, ценой каких затрат достигается этот рост». Коллективизация же, вытолкнувшая миллионы крестьян в город, снабдила стройки социализма почти бесконечным ресурсом рабочей силы. Ставка на приоритетное развитие «группы А» (производство средств производства) позволила достичь высочайших темпов экономического роста, создать современную промышленность и подготовиться к войне. Заплачено было за это временным снижением уровня жизни трудящихся города и деревни, который, однако, вернулся к прежним показателям и превзошел их уже к концу 1930-х годов.