Война миров

Дивов Олег Игоревич

Что ж, мы за себя отомстили.

Но сейчас я смотрела на Радху и видела то, чего не замечала раньше. Я удивлялась, за что меня ненавидела Ада Корниш. И почему из всех однокурсниц я поддерживаю отношения только с Мелви. Я должна, обязана была стать такой, как Радха. Тогда я была бы понятна – той же Аде, да и другим своим однокашникам. Но я не стала. И превратилась в существо, которое неизвестно что забыло на факультете. С их точки зрения, я просто самоутверждалась. Наверное, с точки зрения Макса, я тоже самоутверждалась. И даже с точки зрения Мелви. Она-то пришла, чтобы обучиться профессии, которая позволит ей стать ближе к Августу. Тогда она еще любила его.

Уверена в одном: только Август понимал, что я там делаю. Он и сам был таким же.

– Я была такой же, как ты, – внезапно сказала Радха. Сказала так, словно мысли мои прочитала. – Сейчас гляжу на тебя и думаю: вот что из меня могло бы

получиться. Конечно, вряд ли бы мне попался князь – принцы такие люди, что подворачиваются отнюдь не каждой Золушке. Но я вполне могла остаться собой. У тебя ведь тоже это было? Кризис доверия к миру, который оказался вовсе не белым и пушистым? Только ты не очерствела. Я очерствела. Я не хотела чувствовать боль. Может быть, это трусость.

Я покачала головой:

– Я ничего не помню.

У Радхи исказилось лицо. И так, что я поверила ей.

Удивительно, я никогда не говорила этого даже Августу.

– Это было на первом курсе. Все, что я помню, – слова декана: «Когда-нибудь память вернется. Не надейся, что это навсегда. И ты в любом случае не будешь готова к этому».

– Ложные воспоминания? – уточнила Радха.

Я кивнула.

– Завидую. Ты и вправду посмелей меня. Мне предлагали, я не решилась. Мне показалось, что тогда я стану кем-то другим, не собой. Сейчас понимаю, что именно тогда-то я и стала другой. Хотя сделали бы мне все как надо. Получше, чем тебе. Знаешь, почему я так говорю? Потому что тогда в нашем городе практиковала Леони Хоффманн. Но я отказалась, она не стала настаивать. Теперь я все помню, а она убита.

– Она тебе нравилась.

– Я вообще женщин люблю больше, чем мужчин. Не в плотском смысле, тут я вполне традиционна. Просто… Берг, когда со мной это случилось, я отделила себя от той униженной глупой девчонки. И с тех пор я знаю: в каждой из нас скрывается эта девчонка. И она нуждается в защите. Потому что она, может, и дура, только она способна на самопожертвование. В отличие от меня. – Радха помолчала. – Леони была такой же. Я встречалась с ней и позже. Знаешь, я за километр вижу женщину, которая прошла через подобное. Леони тоже кто-то когда-то обманул. И она тоже, как и я, подсунула миру свою маску, думая, что отлично спряталась. И точно так же нарвалась на то, что обманула саму себя, потому что маска оказалась ею самой.

Я промолчала.

– Мне было двенадцать, у меня только что начались менструации, и я была влюблена. – Радха поморщилась. – Я была некрасивой, но почему-то ко мне липли мальчишки. Они тянули лапы, по которым я отвешивала люлей без задержки. Я любила только своего Джона. Такого тонкого, ранимого, с высокими идеалами. Я была дурой и не видела, что он трус и больше всего мечтает быть принятым в банду. Обычную уличную банду. Тогда бы он всем-всем задал жару. А я была влюблена. Однажды он мне сказал, что некий парень постарше обещал его убить. Он так достоверно описал проблему, что я прониклась. У меня не возникло вопроса, за что эти хулиганы и подонки хотят убить Джона. Да за то, что они завидуют его чистой душе. А я смелая, я взяла и пошла к вожаку той банды. И спросила, чего он хочет за то, чтобы оставить Джона в покое. Хэм… его звали Хэм. Тогда я ненавидела его со всей силой обманутой девственной дуры. Сейчас понимаю, что он был неплох. Мне бы следовало влюбиться в него. Кстати, выбился в люди. Единственный из всех, остальные либо сели, либо сдохли… Он спросил меня: а ты уверена, что Джон хочет именно этого? Вместо ответа я содрала с себя платье и патетически воскликнула – на, возьми меня и не трожь его. Хэм… Хэм взял, что ему предложили. Ему было восемнадцать, мне двенадцать. Он был не слишком-то умелый, но не грубый. Наутро он отвел меня на берег реки и сказал, что утопит меня в ней, если я пересплю с Джоном. Я согласилась, уверенная, что правильно поступила, заплатив своим телом за жизнь Джона.

– И осталась подругой Хэма.

– Да, история банальная. У меня нет претензий к Хэму. Ни одной. Просто через месяц я увидела Джона, который пинал нищего старика. Он, Джон, уже был в банде. Тут-то и вылезла его шакалья суть. Я отняла у него старика. А он в отместку, что я не дала ему поизгаляться вволю, рассказал правду. Что хотел в банду, и Хэм сказал – плати вступительный взнос. Можешь деньгами, можешь своей подружкой. И Джон, который хорошо меня знал, придумал эту историю, из-за которой я пошла к Хэму. Я бросилась к Хэму, а он ответил: да, так и было, просто ты мне всегда нравилась, и вообще, выходи за меня замуж… У нас в колонии очень свободные законы, девушка может выйти замуж хоть в десять лет, если у нее уже начались менструации. Я отказалась. Он не мстил мне, и уличные бандиты по-прежнему были со мной почтительны. Через год Хэм внезапно уехал из города, и вскоре мы узнали, что

его дядя дал ему денег на колледж. Когда я рассказала эту историю Леони, та сказала, что я дура. Что надо было выходить за Хэма, не раздумывая ни секунды. Что мужчина, умеющий выстроить такую комбинацию, чтобы завладеть женщиной, достоин внимания. Из него вышел бы отличный муж и отец. Я психанула и ответила, что чья бы корова мычала, а ее бы молчала. Мы тогда довольно хорошо знали друг друга, и имя Лоренса Хикати звучало не раз. Она усмехнулась и показала мне его фотографию. С тех пор я не верю в Бога. Потому что Бог не мог засунуть такую прекрасную душу, такой чистый разум в настолько ущербное тело.

– При этом сам Лоренс в Бога верил.

– А что ему оставалось делать?

– Тоже верно.

– Вот, собственно, и все. Я не простила миру это предательство Джона. Джон давно в могиле, его убили еще до того, как я окончила школу. Хорошо убили, как он того заслуживал. Я тогда уже вступила в Орден, и мне тоже было хорошо. А Хэм… У него тоже все хорошо. Правда, так и не женился, хотя парень видный и карьеру сделал. Хэмилл Корп по прозвищу, как легко догадаться, Труп. Знакомое имя, правда? По крайней мере, о тебе он знает.

Конечно, знакомое. Тот самый парень, который сманил Йена из танирской полиции на Землю. Я видела его дважды, оба раза мельком. Пожалуй, единственное, что в нем впечатляло сразу, – его хладнокровие. Хотя, мне кажется, Трупом его прозвали из-за фамилии. Йен упоминал, что он чрезвычайно умен и дальновиден. У меня не было возможности убедиться в этом.

– Знаешь, почему я сейчас сдаюсь тебе? Дурацкий момент, конечно. И если подключить мозги, то мне не следовало бы этого делать. Но ты похоронила Леони. Ты вообще почему-то решила, что несешь ответственность за чужие преступления. Не удивлюсь, если ты думаешь, будто в смерти Леони есть доля твоей вины. Не уследила, опоздала, все такое. Я тебе кое-что скажу. Во-первых, это я уговорила Леони сдаться федералам. И очень жалею, что не дожала ее в одном аспекте: она хотела поехать к Хикати, а я – чтобы она сдалась Хэму. Но я подумала – фигня, я завалю Дуглас, тогда Леони может сдаваться кому угодно. Дуглас надо было валить, эта сука все равно добралась бы до Леони. И я не уточнила дату, когда Леони собирается приехать в Эдинбург. Ошиблась в расчетах на один день. А во-вторых, я видела Дуглас утром того дня. Но момент был не очень удачный, хотя она меня не заметила. Я подумала: да фигня, вечером навещу ее. И подобью кое-какие итоги. А через два часа стало поздно. Мне рассказал Хэм. Я тогда сломалась. Раньше смеялась над этим выражением, а тут поняла. Как будто услышала этот треск внутри себя. Леони была последней из живых, кем я дорожила по-настоящему. Хэм? Не-ет. Помню, я еще подумала: хорошо, что я к нему равнодушна. Почему-то те, к кому я равнодушна, живут дольше. Он рассказывал мне, что ты позаботилась о похоронах и отправила детей Леони на Сонно, – а я смаковала мысль, что вот сейчас завалю главную гадину и сдамся. Нет, не тебе. На самом деле я планировала не тебя. Я хотела пойти к твоей подружке Вере Харрис. Я не могу сдаться мужику.

– Думаешь, Веру обмануть проще?

– Нет, думаю, что кузен ее мужа вполне может стать для меня тем человеком, которым для Даймона стал Алистер Торн Маккинби.

Я не засмеялась и не зевнула с подчеркнуто скучающим видом. Я вообще не переменилась в лице. Строго говоря, я уже секунд пять прислушивалась к легкому шуму с той стороны, откуда пришла Радха Шетти. Человек, один, мужчина. Не скрывается, идет открыто. Когда подойдет вплотную, еще и постарается внимание привлечь – он знает, что я вооружена, и совсем не хочет наткнуться на пулю.

– Радха, Даймон готовил себе тылы лет двадцать. Это во-первых. А во-вторых, никакие тылы не спасли бы его. И никакие его ценные сведения. Просто у нас нет чисто технических средств, чтобы посадить его. Не брался он существующими методами. Август, не сомневаюсь, взломал бы его на допросе, только признание – недостаточное основание для обвинения и приговора. Любое признание надо подтвердить уликами. А улик Даймон не оставлял. В отличие от тебя. Поэтому сведениями он заплатил не за свободу – ее он добыл себе сам. Он заплатил за то, чтобы ему не рыли яму. Фактически он подмазал самолюбие тех, кто мог серьезно навредить ему в будущем. Но поверь мне на слово: если вдруг изобретут аппарат, позволяющий считывать воспоминания, и если данные, полученные таким образом, признают достаточной уликой, Даймон тут же сядет на всю оставшуюся жизнь. И все это понимают. Он тоже. Именно поэтому он изо всех сил нарабатывает себе репутацию, хватаясь за самые безнадежные дела на благо государству. Не для того, чтобы его отпустили с миром. Для того, чтобы в тюрьме, отсиживая свое пожизненное, быть полезным. Чтобы его по-прежнему привлекали для решения деликатных задач.