Война миров

Дивов Олег Игоревич

– Прописные истины, Берг, – сказала Радха. – Аксиомы. Думаешь, я хочу чего-то другого? Я уже сказала, меня вполне устраивает тюрьма. На воле, безусловно, лучше. Но меня не ждет хорошенькая рыженькая Оленька, девочка из приличной семьи, которая в любую секунду может выскочить замуж за кого угодно, даже и за царевича. Это Даймону сильно повезло, что у царя не было сыновей. Ты ее видела?

– Нет, – соврала я.

– Копия Леони. Только моложе и счастливей. Потому-то Даймон всегда ненавидел Леони. Он же сначала познакомился с ней. Я тогда была его ученицей, ну и, как водится, влюбилась по уши. Соответственно, делилась с ним всем, чем дорожила. Он ко мне относился снисходительно, дары мои принимал с великолепной небрежностью. Нет, мы так ни разу и не переспали. Он в этом плане дико принципиальный – с коллегами не спит. Причем

не только принципиальный, но и честный: ушла в отставку – тогда можно. Боялся, что если завести служебный роман, то это плохо скажется на работе. Я как-то спросила его – уже много позже, был у нас еще один период взаимного расположения, – спал бы он со мной, не будь я разведчицей? Мне понравился его ответ. Тогда. Потом я поняла, что он этак вежливо меня отшил. Он сказал, что с той девочкой, которая была до Джона, Хэма и Ордена, он бы не только спал. Не исключено, что даже и женился бы. Сомнительно, чтобы брак оказался прочным, но попытку бы он сделал. А та я, которая получилась после всех передряг, ему неинтересна. Как он выразился, хорошо гальванизированный мертвец. Горячее тело и вымороженная душа. Я не замедлила попрекнуть его Леони. Он расхохотался и сказал, что Леони, в отличие от меня, просто возомнила себя то ли свергнутой царицей, то ли серым кардиналом в вечернем платье. Но она не зомби, как я. Тогда-то я и узнала, что увивался он за ней, как чокнутый кобель за течной сучкой. Только она, – Радха хихикнула, – ему не дала. А потом он встретил Оленьку и понял, что это его шанс.

– А когда ты поняла, что теряешь слух? – спросила я. – Или оглохла сразу?

Словесный фонтан, бивший из нее, иссяк мгновенно. И смотрела она наконец-то твердо в глаза. Подняла руку, коснулась мочки левого уха:

– Этим еще немного слышу.

– Вот на этом давай закончим. Ты сдаешься потому, что тупо не услышишь убийцу, если он залезет к тебе в дом. А убийца ходит за тобой по пятам. И Дуглас ты хотела грохнуть не ради Леони, а ради того, что ты не смогла бы засечь даже эту дилетантку. Ты бы легла в клинику, деньги-то есть, только в клинике никто не стал бы охранять тебя. Особенно пока ты отходишь от наркоза. Ты могла бы безопасно прооперироваться на Сибири, но туда тебя не пустит Даймон. Тогда тебе пришло в голову, что тюрьма гарантирует тебе жизнь. А если удастся отстоять часть накоплений, – должны же быть у тебя и честные деньги, хоть сколько-нибудь, – то ты вполне сможешь прооперироваться в тюрьме. Опять же, если ты докажешь свою нужность государству, тебя могут привести в порядок и вовсе бесплатно.

– Согласись, отличное решение? Меня никто не ждет, мне некуда спешить, я могу позволить себе просидеть и двадцать лет. Через двадцать лет я буду еще не старая. Зато живая и здоровая. Поверь, мне есть чем заплатить государству за тюрьму, из которой я выйду здоровой.

В двадцати метрах справа и выше по склону кто-то коротко свистнул. Радха не услышала. Она заметила только, что я повернула голову, дернулась было – федералы не подкрадываются скрытно, – но я пошевелила пистолетом. Она снова уселась на ту же кочку, лицо ее окаменело. Почему-то, глядя на Радху, я подумала: ее сломало не предательство мальчика. Ее сломало осознание, что она некрасива. Мальчик отказался от нее, потому что счел недостаточно привлекательной для себя. И любовь Хэмилла Корпа уже ничего не могла ей возместить.

В сущности, у нее было хорошее лицо и ладно скроенная фигура. Ничего отталкивающего. Но нет ничего, что оживляло бы ее черты. Ни огня, ни обаяния, ни загадки. Просто слишком рано разочаровавшаяся женщина. Идеальная рабочая лошадка, идеальный хоббит. На нее точно не обратишь внимания в толпе. Не увидишь, не запомнишь, не станешь разыскивать. За этой девушкой не стал бы бегать Энрике Вальдес, и ее миссия не была бы провалена. Точнее, она бы провалила миссию раньше, не сумев завоевать его внимание. Но ей и не пришлось бы решать вопросы личной этики – потому что на базе ее не дожидался бы Макс.

Леони была права. Радхе стоило бы вцепиться в Хэмилла Корпа. А она влюбилась сначала в недостойного, а потом в недосягаемого. И осталась ненужной никому, даже Корпу. Потратила свою жизнь на карьеру, потому что служба позволяла ей не думать о том, что возвращаться некуда и не к кому. На годы, убитые ради того, чтобы заставить заткнуться собственную гордость. Служба была для нее наркотиком, который позволял не слышать этот острый, больной голос:

ты не нужна. Ты можешь совершить тучу подвигов, ты можешь прославиться, но даже те мужчины, которым ты спасла жизнь, тяготятся твоим обществом. И без колебаний меняют тебя на тех девочек, к которым их тянет, словно магнитом. А тебя оставляют в прошлом. И ты можешь напоминать о себе, требовать благодарности – тебе ведь, в сущности, не так много нужно, всего-то общение и чуточку тепла, – а они видят в твоих требованиях один лишь шантаж. Потому что Даймон прав: ты зомби. И ты никогда не была другой. Ты такой родилась. А твой паршивый характер не позволяет тебе с этим фактом смириться.

А я? Разве я – другая? Да ведь я точно такая же. Даром что мои «мальчики» были уровнем повыше уличной банды. Но я точно так же добивалась непонятно чего, пренебрегая синицей в руке ради журавля в небе. Ради мужчины, для которого моя женственность – вопрос сугубо умозрительный, точней, он как начальник считает своим долгом учитывать мои физические кондиции. Не более того. Как работник я его устраиваю. До такой степени, что он даже женился бы на мне, вздумай я шантажировать его разрывом отношений. Но любовь? Не-ет. Он помнит все, чем обязан мне. Редкий случай – его не особо тяготят эти долги чести. Может, все дело в воспитании. В его кругу мужчина, не имеющий никаких душевных обязательств, воспринимается как ненадежный. Но они не повод для любви. Пройдет время, у него изменятся жизненные приоритеты, он наиграется в инквизицию – и вместе с этими переменами отпадет его нужда во мне. И тогда он очень удивится, услыхав, что я хотела бы задержаться в его жизни. Вряд ли он даже поймет, о чем я. И зачем мне этакая глупость.

Впрочем, я слишком самолюбива, чтобы признаться в привязанности. Как, наверное, и Радха. Я точно представляла себе, каким тоном она вела тот разговор с Даймоном. Насмешливым, с нотками презрения. Может быть, ей даже удалось обмануть Даймона – и он не догадался, насколько сильно нуждалась в его любви Радха. Но я готова спорить: не догадался лишь потому, что не хотел догадываться. Радха была ему обузой.

Точно так же, как я по большому счету, обуза для Августа.

И я абсолютно точно знала, что повторю ее ошибку. Несмотря на всю очевидную глупость. Вместо того чтобы признать поражение, оглянуться и поискать кого-нибудь, кто будет дорожить мною, пусть даже я не сумею ответить на его любовь, я тоже постараюсь добиться единственной нужной мне победы. Или останусь одна на всю жизнь.

Все или ничего.

* * *

Павлов не спеша спустился к нам. Держался он щеголевато, и новенькая форма – полковника службы специальной безопасности – была ему к лицу. Ну и пусть, что повседневная. В конце концов, не праздник какой, не парад. Интересно только: что сказал бы Алистер Торн? Павлов перешел в его ведомство, да еще и с повышением в звании.

Радха следила за ним исподлобья, и я видела, сколько в этом ее жесте нарочитости. У них была своя игра. Но эта игра не предполагала смерти кого-то из игроков. Просто так нужно было, чтобы Радха обижалась, а Павлов игнорировал ее обидки.

– Ну вот что, девушки, давайте без глупостей. Эту игру вы продули с сухим счетом. Оружие сюда. И если будете вести себя хорошо, то завтра к этому часу все ваши проблемы закончатся.

– А если плохо? – уточнила Радха.

– Тогда закончатся раньше.

У Радхи неподдельно вытянулось лицо. Вытянулось и окостенело. Плохо ж ты знаешь своего учителя, подумала я. А я, например, чего-то подобного и ожидала. Хотя и не одобряла. На мой взгляд, Павлов староват для подобных эскапад.

Тем не менее я бросила пистолет к его ногам. И нож тоже. Павлов подобрал. Очень внимательно оглядел меня, потом Радху. Кивнул на машину:

– Радха, за штурвал. А мы с Деллой поедем сзади.

Она подчинилась, но с заминкой. Я понимала, в чем дело: ее слух. Она превосходно читала по губам, но как она поймет, о чем мы говорим, если будет сидеть к нам спиной? Она даже не услышит, если Павлов прирежет меня и решит придушить ее.

Кажется, Радха хотела удрать. Наверное, от отчаяния, потому что, на мой взгляд, побег сейчас был бы дуростью. Павлов откомментировал ее действия несколькими короткими и хлесткими фразами на немецком; я немецкого не знала, поэтому не поняла. Радха сдулась. То есть она еще хорохорилась, она всей позой показывала, что дорого продаст свою жизнь, а Павлов только усмехнулся. Очень жестоко усмехнулся.