Война олигархов
Шрифт:
Впрочем, Лёвкино отношение к Виолетте порой принимало не совсем адекватные формы — это когда вдруг было отчётливо видно, насколько она его всё–таки старше. Тот случай с «мамой» Лёвка всё никак не мог выбросить из головы. И это его раздражало настолько, что он становился невероятно груб и нетерпим к любому виолеттиному жесту. С другой стороны, опыт Виолетты — во всех отношениях — был для Лёвки бесценным подарком.
Виолетта и в самом деле вела себя с ним отчасти по–матерински. Во всяком случае, подспудно следила за его манерами, не слишком–то до того изысканными. Просвещала
— Нет, малыш, ты можешь быть хорошим хозяином и даже работником в своей «Царь–медиа». Однако тебе необходим в этом деле специалист. Профи. Твой зам по творческим и оргвопросам. Да–да, что–то вроде шеф–редактора всего холдинга. И, между прочим, такой человек у меня есть…
— И кто же этот счастливчик?
— Клим Ворошилов…
— Ну да! — захохотал Лёвка. — Мы ж его так кинули с «Московским вестником», так кинули, что он нам этого по гроб жизни не забудет…
— Лёвушка, поверь, это — уже совсем не твои проблемы…
— Ну и замечательно. А то — ты ведь знаешь — проблем я не люблю.
По возвращении в Москву, через пару дней, Клим Ворошилов и вправду стал шеф–редактором «Царь–медиа». И буквально с этого дня дела холдинга не сразу, но потихоньку снова пошли в гору.
После возвращения из Петербурга Зера замкнулась в себе. Это так в романах пишут. Но она и в самом деле замкнулась напрочь. Не выходила из дома дальше соседнего супермаркета, игнорируя начавшиеся занятия. Коротко и неохотно отвечала на телефонные звонки. Сама вообще никому не звонила.
Гоша названивал ей утром и вечером, предлагая приехать, или с просьбой встретится где угодно.
Зера отвечала до ужаса однообразно:
— Не хочу. Мне надо побыть одной.
Это «побыть одной» ужа начало Гошу доставать. Хотя в глубине души он и понимал, хотя бы отчасти, что с Зерой на самом деле происходит. С ней случился обыкновенный психологический ступор. Так, как раньше, она жить не могла, а по–новому ещё не научилась.
Свою любовь, их бурный роман с Гошей она поначалу воспринимала как игру. Красивую, увлекательную, но всё же игру. Ей даже казалось временами, что всё это происходит вовсе не с ней, а с героиней мелодрамы или телесериала.
И вот та неожиданная встреча с человеком из другого, отцовского, мира в Петербурге, ну, почти встреча, которая могла всё в одно мгновенье перевернуть с ног на голову… Это была просто встреча с реальностью.
Зера лучше кого бы то ни было понимала, что у их с Гошей романа нет и не может быть никакого продолжения. Отец со своими национальными и религиозными заморочками этого никогда не допустит. А если узнает, что у неё, незамужней девушки, были определённые отношения с мужчиной… Зере становилось холодно от одной только мысли, что будет, если отец узнает. Он ведь способен на всё. Не против неё —
Так что оставалось одно — запереться и в одиночестве пережить это глухое и страшное чувство всепобеждающей тоски и грусти. Все последние три дня Зера лежала на диване в своей просторной и пустой квартире и читала «Анну Каренину». И хотя история Анны менее всего походила на её собственную, именно в этом великом любовном романе Зера и пыталась найти ответы на самые главные свои вопросы. А главным из них был вечный и самый сакраментальный: что делать?
Гоша на третий день плюнул, наконец, на все условности и приехал на Ломоносовский, где в одном из кирпичных домов с застеклёнными балконами и жила Зера.
— Собирайся, — не здороваясь, заявил он ей прямо с порога.
— Куда? — она испуганно отступила, пропуская его в квартиру.
— Летим в Уфу. Билеты я заказал. И поторопись — у тебя час, — он посмотрел на часы, — нет, полчаса, вдруг в пробке застрянем.
— Но, Гоша…
— Никаких «но», — отрезал он жёстко и вдруг подхватил её на руки и, крепко прижав к себе, шепнул. — Соскучился — ужасно!
— Я тоже, — призналась Зера и, обвив руками его шею, ответила на поцелуй.
Поцелуй затягивался, время словно перестало существовать для них. Первым опомнился Гоша:
— Зера, я с ума сошёл! Давай, быстрее! Бери всё самое необходимое, мы только на два дня, у меня здесь дел — по горло, — он очень убедительно почесал ребром ладони ворот водолазки.
И тут Зера испугалась:
— Почему в Уфу? Зачем в Уфу?
— Буду просить твоей руки у твоего отца. Ты меня ещё должна всем церемониям научить. Что можно говорить, чего нельзя… Научишь?
— Попробую, — слабо улыбнулась Зера, — вот только…
— Зера, точно опоздаем! — взмолился Гоша.
Он пошёл за нею в комнату, словно боялся отпустить хоть на минуту — а вдруг она опять спрячется? — и блестящими влюблёнными глазами наблюдал, как она кидает в портплед абсолютно необходимые в поездке вещи: летние босоножки, вечернее в мелких блёсках платье, огромную готовальню…
— Всё, хватит, чего не взяла, там купишь, — он отобрал у неё набор пивных кружек, которые она задумчиво разглядывала перед тем, как упаковать. — Откуда они у тебя?
— Дали как приз, когда принтер покупала.
— И зачем они тебе в Уфе?
— Не знаю… — Зера пожала плечами. И вдруг подняла на него глаза, бездонные карие глаза, чуть приподнятые к вискам, что делало её такой неповторимой и такой беззащитной. — Гоша, а ты правду сказал, ну, про руку и сердце?
— А ты что, против?
— Ты же знаешь, я — за. Но ты…
— А я без тебя жить не могу, — сказал он просто и, сам испугавшись своих слов, поцеловал её снова.
На самолёт они всё–таки ухитрились не опоздать. Исключительно потому, что вылет задержали на сорок минут.
Зера успокоилась, только когда Гоша заставил её выпить красного вина. Они сидели в самом углу, на последних креслах бизнес–салона, совсем одни. Только на передних сидениях спало семейство: толстый дядечка в твидовом костюме, его такая же толстая жена и кругленькая девочка лет пяти.