Война Поппи

Ловелл Л. П.

— Конечно, — я киваю, бросаю сумочку на пол, снова падаю на диван, изо всех сил притворяясь, что все в порядке. Все нормально. Было нормально.

Он достает свой телефон и передает его мне с открытым приложением «Netflix» на экране.

— Выбери что-нибудь, — бросает он и уходит на кухню. Я слышу, как он распахивает холодильник и достает пиво, открывает крышку зубами, и затем возвращается в комнату. Он протягивает мне бутылку. Я качаю головой и переключаю внимание на телефон в руке, пролистывая фильмы. «Звездная пыль», «Пираты Карибского моря», «Чарли и шоколадная фабрика» и… «Привет, Брэндон?».

— Ага.

—

А как ты относишься к классике?

— Да, можно, — он пожимает плечами, наклоняет бутылку с пивом и пьет. Мои глаза сосредотачиваются на легкой щетине на его горле: его адамово яблоке двигается, когда Брэндон делает глоток. Мои глаза расширяются, стоит ему поймать на себе мой взгляд. Он вытирает пиво со рта тыльной стороной ладони, подходит к дивану и плюхается на него, упираясь пятками в край кофейного столика.

Я выбираю «Титаник» в меню и хихикаю про себя, ожидая начала фильма.

Мягкий женский голос, напевающей песню «My Heart Will Go On», сопровождает кадры цвета сепии с изображением людей, машущих руками, когда в поле зрения появляется большой корабль.

— О, черт, нет. Что угодно, только не это, — стонет Брэндон.

— Ой, да, ладно. Ты же не смотрел его, когда мы были младше.

— Да. Потому что я лучше проведу время с этим чертовым перцем снова…

— Серьезно? — я сердито смотрю на него. — Это эпическая история любви. Да и кому не понравится такая история? Либо этот фильм, либо «Дневник памяти», потому что я не буду смотреть «Крепкого орешка».

— Леонардо-гребаный-Дикаприо или Брюс Уиллис. Никакого сравнения.

— Ты сказал мне, что я могу выбрать…

— Ты выбрала его, потому что знаешь, как я ненавижу этого актера.

— Я ходила смотреть на динозавров ради тебя.

— Черт меня подери. Хорошо, но если я засну на середине, это потому, что ты хочешь смотреть гребаный фильм, в котором на протяжении всего хронометража тонет корабль. Корабль. Тонет. Он даже не взорвался. Какой-то парень просто въехал в айсберг, — он качает головой.

— Это трагично, — я улыбаюсь, похлопывая его по колену. — Это же история.

— Ужасная трата моего времени, — ворчит он, потягивая пиво.

— Тише, — я прижимаю палец к его губам, и его взгляд сосредотачивается на мне.

И вот мы сидим и смотрим фильм, который я видела сотни раз. Это не что-то совершенно непохожее на то, что мы делали раньше, но ощущается иначе. Тут присутствует напряжение. Время от времени он двигается, его рука касается моего бока или ноги. Я придвигаюсь чуть ближе, чем должна. На меня накатывает смесь волнения, страха и вины. Я помню бесчисленные ночи, проведенные на диване за просмотром фильмов с Коннором. Он всегда обнимал меня, а я никогда не думала об этом. Но разве не так мы относимся к большинству вещей, которые считаем само собой разумеющимися? Я никогда по-настоящему не понимала, насколько особенным это было, потому что теперь я скучаю по нему. Я скучаю по той легкости просто быть с кем-то, когда меня обнимают и прикасаются ко мне. И Брэндон заставляет меня испытывать потребность заполучить это, а в каком качестве — я не уверена.

Изо всех сил стараюсь сосредоточиться на экране, глядя как Джек и Роуз пробираются сквозь поднимающиеся волны тонущего корабля.

— Она слишком часто произносит его имя, — замечаю я.

— Мы все еще можем посмотреть «Крепкий орешек».

— Нет. Я считаю достижением, что заставила

тебя посмотреть «Титаник».

— Хорошо, — он хватает меня за руки и тащит через диван как ребенка, усаживая меня перед собой. Его подбородок опускается на мою макушку, и на секунду меня сковывает напряжение, но он такой теплый и большой, и просто… Брэндон. Я расслабляюсь у его твердой груди, и, хотя все еще смотрю на экран, мое внимание полностью приковано к нему. Я слышу каждый его вздох. И выдох. Чувствую ровный стук его сердца у себя за спиной. Я позволяю себе утонуть в нем, пока чувствую, что ничто извне не способно меня тронуть. Горе и боль — все вдруг исчезает. Брэндон — мой личный кокон, и я хотела бы, чтобы он превратил меня из гадкой гусеницы в нечто прекрасное и свободное.

К концу фильма я плачу. Сажусь и вытираю слезы с лица, пока Брэндон смотрит на меня так, словно я некое животное в зоопарке.

— Только не говори мне, что фильм действительно заставил тебя плакать, — говорит он, улыбаясь.

— Да. Он ужасен.

— Но ты все еще хочешь его смотреть? — он улыбается еще шире.

— Фильм замечательный.

— Знаешь, она ведь могла подвинуться, той двери хватило бы на двоих.

— Так и есть.

— Если задуматься, это даже как-то тупо, — рассуждает он, вставая с дивана и потягиваясь.

— Да дверь бы просто начала тонуть, если бы они оказались на ней вдвоем. Не выдержала бы вес.

— И в итоге парень умер.

— Он пожертвовал своей жизнью ради нее, — я с негодованием смотрю на Брэндона. — Если бы они оба остались в живых, то их история любви не была бы такой эпичной, Брэндон. Не спорь.

Он поднимает руки, показывая, что сдается

— Ладно, Опоссум. Верь в то, во что тебе хочется, — он направляется в ванную.

Я поднимаюсь на ноги и иду в спальню, оставляя дверь открытой. Быстро переодеваюсь в футболку, забираюсь в кровать и закутываюсь в одеяло. Слышно, как в туалете спускается вода, поворачиваются смесители крана. Мое сердце готово вырваться из груди. А ладони вспотели. Петли двери ванной скрипят, и тень Брэндона растягивается по коридору.

— Брэндон?

Он подходит к двери спальни, свет очерчивает его фигуру.

— Что?

— А ты не мог бы, — я колеблюсь, — просто полежать со мной немного?

Он делает глубокий вдох и проводит рукой по лицу, откидывая голову назад. Наступает долгая тишина, он опускает голову, его взгляд опускается, и наши глаза встречаются.

— Что мы делаем, Поппи?

Я обнимаю руками колени. Что я делаю? Я правда не знаю. Но все, что я понимаю в данный момент, сводится к тому, что в некотором смысле это кажется неправильным, но, если посмотреть с другого ракурса, все закономерно. И я не хочу слишком много думать о последствиях.

— Не знаю, — шепчу я.

Он упирается руками по обе стороны дверного косяка. Это движение заставляет его рубашку натянуться на широкой груди, и я, кажется, не могу оторвать от него взгляда.

— Ты не хочешь, чтобы я спал с тобой в одной кровати, Опоссум, — произносит он с оттенком грусти в голосе.

— Пожалуйста?

Наступает пауза, прежде чем он медленно кивает и входит в комнату. Трещина беспокойства ползет по моему животу, когда он снимает рубашку и ложится поверх одеяла. Широко раскинув руки, он прижимает меня к своей груди, и я охотно придвигаюсь к нему, позволяя его запаху окутать меня.