Война сердец
Шрифт:
Из животных в доме Берты и Альдо были рыбки всяческих пород, форм и размеров: рыбы-хирурги, розовато-полосатые, хвостовые плавники которых напоминали хирургические скальпели; зубастые гурами; рыбы-телескопы с глазами, круглыми, как блюдца; моллинезии, похожие на кусочки чёрного бархата, и даже хищные пираньи. Рыбок бабушка развела, потому что очень хотела какую-нибудь живность, но из-за наличия в доме двух маленьких детей (Пепе и Нанси, отпрысков Мисолины), заводить её было небезопасно. Для живности. Эстелла никогда с детьми близко не общалась, да ещё и с маленькими (старшему, чернокожему Пепе, было пять; белобрысой Нанси — три года), поэтому они представлялись ей куклами, с которыми можно поиграть. Но бабушка была права, не разведя иных животных, так как доставалось и рыбам, и кактусам. Пепе упрямо обрывал с кактусов цветки, несмотря на израненные иголками пальцы; орал, давился слезами от боли,
Шум в доме стоял страшный; дети творили что хотели; бабушка и служанка с ними не справлялись, а сеньор Альдо не обращал на них внимания. Джованна с семейством вернулись в «Лас Бестиас», мотивируя тем, что им не нравится город, но Эстелла мигом смекнула: сбежали они от бертиных правнуков. Те вызвали раздражение у Эстеллы сразу, хотя бабушка, Либертад, Урсула, Лупита, Флор и даже Лусиано только умилялись. Эстелла решила: не все дома либо у неё, либо у них. Она попыталась быть хорошей, притворно сюсюкая с детишками, как и положено любой «нормальной» сеньорите, но хватило её ненадолго. Когда Пепе плюнул ей на юбку, а Нанси укусила за палец, Эстелла, взбесившись, вскочила с дивана, во всеуслышание заявив, что мальчишку надо высечь хворостиной, а девчонке зашить рот нитками.
— Как так можно?! — возмущалась Берта. — Эстелла, они же дети! А дети — это наше всё, они цветы жизни. Так нельзя себя вести. Ты же будущая мать!
— К счастью, детей у меня не будет никогда! — выдала Эстелла радостно — бабушка аж чуть не поперхнулась. — Я бесплодна!
— Но... но... как же так? — огорчилась Берта. — А я жду ещё правнуков.
— Ждите дальше.
— Но ведь это ужасно, дорогая! Твоя жизнь будет несчастна. Женщина без детей — не женщина! — всплескивала руками бабушка.
— Разумеется, не женщина. По-любому мужчина! — совсем грубо ухмыльнулась Эстелла.
Давно уже не могла она понять, почему все так расстраиваются, узнав о бесплодии? Гораздо хуже заболеть чем-нибудь смертельным или потерять руку, ногу, зрение. Но не родить... Подумаешь, трагедия! Можно жить счастливо и без детей.
Взрослея, Эстелла всё глубже узнавала саму себя, свою сущность. Когда-то она мечтала о медицине, но, столкнувшись с ней, поняла: это не её. Долгие годы она внушала себе, что она хорошая и правильная и любит свою семью, но в действительности она никого не любит, кроме Данте. Всё, что она испытывает к другим — привязанность, чувство долга перед родными, обществом, моралью и ценностями, что ей чужды. Оно внушённое, приобретённое, не её. У неё душа птицы, как и у Данте. Единственное, к чему она всегда стремилась, — свобода, отсутствие границ, оков, предубеждений. Она сама себе внушила, что хочет семью. Но правда в том, что она хочет любви и ласки. И свободы. Вольной жизни. Хочет скакать на лошади бок о бок с Данте. Вот и всё. Может быть, со смертью Мисолины и Роксаны в ней что-то умерло, а, может, и наоборот, вылезло то, в чём она боялась себе признаться. У неё нет материнского инстинкта.
Это даётся от природы, также, как талант к врачеванию или склонность к кулинарии, к танцам, к шитью, к верховой езде. Можно научиться, можно прикинуться, что у тебя получается и тебе это нравится, но когда нет призвания, то его нет. Не все могут быть кулинарами, не все могут быть гуру в области права или медицины. Она не жалостливая, она не готова приносить себя в жертву. Она любит комфорт, красивые вещи, приятные запахи. Её бесят больные и голосящие люди, шум, вонь, язвы, раны на теле — ей это противно. Поэтому она не может быть лекарем. Именно по этой же причине она не может, не должна быть матерью. Дети не вызывают в ней умиления, больше раздражают. И зачем обрекать себя и ребёнка на несчастное существование? Она сама такой ребёнок, выросший в нелюбви. Она плакала от холодности Роксаны, хотела от неё ласки и заботы, но видела только равнодушие. Она думала, что это она в чём-то виновата, хотела заслужить любовь матери хорошими поступками, но поняла: тут нет её вины, как нет вины и Роксаны. Просто маме не следовало заводить детей, вот и всё. И Эстелла поняла — она очень похожа на Роксану. Если бы Пепе и Нанси были детьми Роксаны, та бы отдубасила их хворостиной. И у Эстеллы руки чесались сделать тоже самое.
Глядя в распахнутое окно, Эстелла вздохнула полной грудью. Годы идут, она взрослеет, узнаёт себя всё больше. А смерть сестры и матери — своего рода точка, конец одного этапа
В тот же вечер Эстелла от бабушки съехала, несмотря на протесты. Она вернулась в замок Рейес, да ещё и Ламберто с Лусиано с собой прихватила. Берта ни на шутку обиделась, обозвав их неблагодарными, но Эстелла в лицо ей заявила, что с маленькими детьми в одном доме жить не может — они её бесят. И запрыгнула в экипаж, оставив обалдевшую бабушку на пороге.
Эстелла предполагала, что с толкнётся с Маурисио сразу, и тот потребует объяснений её отсутствию, но в замке их с Ламберто и Лусиано встретила Чола. С порога она пожаловалась на смертельную скуку, ведь в доме остались она да кухарка. А Маурисио отправился в Мадрид вместе с Матильде и её мужем разбираться с какой-то махинацией с недвижимостью, которую провернула Матильде и сама в ней и запуталась. Так, Эстелла, Ламберто и Лусиано временно поселились в замке Рейес.
На похороны Роксаны и Мисолины пришёл весь город. Оба гроба утопали в одеяле из роз: белых и красных. И отпевание в храме Святой Аны, и похороны прошли для Эстеллы как в бреду. Она не была убита горем, но немного ошеломлена. Она автоматом принимала соболезнования, автоматом всех приветствовала, кивая головой. Данте, который мыслями ещё был в шкуре Салазара, от Эстеллы не отходил — так испугался за неё во время пожара. Эстелла, обвивая руками его шею, расплакалась, когда чёрные гробы опустили в землю. И дождь из роз полился сверху, укрывая их собой.
Янгус, взгромоздившись на дерево, лопала хорька. Раньше она ела только фрукты, но, будучи однажды напоенной кровью Данте, она всё чаще поедала и мелких зверьков: игуан, ящериц, мышей, лягушек и хорьков.
Рядом с могилой Мисолины всхлипывала Берта, вытирая глаза кружевным платочком. На могилу же Роксаны она и цветка не положила. Сеньор Альдо утешал её, обнимая за плечи, а она долго кручинилась, повторяя одно и то же:
— Бедная моя внучка, померла такой молодой. Даже женского счастья не узнала и деток своих не видала перед смертью. Бедняжки Пепе и Нанси совсем сиротками остались. Я, конечно, буду заботиться о них, но ведь я уже старуха. Я ж вечно-то жить не буду, — она одним глазом покосилась на Эстеллу. Та, положив на могилу Роксаны пятьдесят белых роз, на могилу сестры и не взглянула, а, рыдая, повисла на Данте. — Этим сорванцам расти ещё, да расти. Мне уж и не угнаться за ними, они вон какие прыткие. Надо, чтобы о них заботился кто-то молодой, вот, например... Эстелла! — окликнула Берта внучку. Девушка обернулась. — Хоть я на тебя и обиделась, дорогая, когда ты ушла из моего дома, но то, что ты сказала тогда, заставило меня подумать вот о чём: ежели я помру, о Пепе и Нанси некому будет заботиться. А ты, сестра Мисолины, и её дети тебе племянники. Мне, по правде говоря, и сейчас уже тяжко с ними, не в том я возрасте, чтоб за ними гоняться. А ты молодая и твой долг не бросать этих деток на произвол судьбы. Так что ты могла бы, Эстельита, взять племянников к себе сейчас, — Берта не обратила внимания, как у Эстеллы вытянулось лицо. — Ты вот мне сказала, будто не можешь родить, так вот, это ж шанс для тебя стать матерью. Я понимаю, ты страдаешь, дорогая, поэтому и ведёшь себя агрессивно. Ведь для любой женщины это горе — не иметь детей. А вы с Маурисио такая красивая пара... — Берта глянула в лицо Данте, который побледнел не меньше своей возлюбленной, — вы с маркизом могли бы стать хорошими родителями для Пепе и Нанси.
— Нет, — сухо отрезала Эстелла, смахивая слёзы со щёк, и процедила сквозь зубы: — Первое: с Маурисио я развожусь. Всё, с меня хватит, я устала быть марионеткой в чужих руках! Я уже поговорила с дядей Ламберто. Как только мы приедем в Байрес, он займётся этим вопросом. И второе: с чего вы взяли, что я страдаю, сеньора Берта? — Эстелла нарочно не назвала бабушку «бабушкой», чтобы отомстить за тот вздор, что она нагородила. — Да я счастлива, что мне не придётся мучиться и кого-то рожать!
— Но... ты не можешь говорить такие вещи, это ужасно, это грех, — забормотала бабушка. — Да и они же твои племянники!