Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942
Шрифт:
Я прекрасно понял сказанное и знал, что она совершенно права, но, сильно ослабший физически и подавленный морально, никак не мог реагировать положительно на ее откровенное приглашение к себе. Кроме того, я в тот же момент вспомнил, как комиссар батареи всех нас предупредил, что некоторые местные молодые женщины, побывавшие в оккупации, имели интимные отношения с немцами, и от этих женщин, как и от других, погулявших со многими нашими военными, можно легко заразиться венерическими болезнями. Итак, я ничего не сказал женщине в ответ и остался беспомощным перед нею, в душе сильно ругая себя за это. Но вскоре я избавился от возникшей щепетильной ситуации, так как пришел товарищ, который сменил меня на
Между тем в село и на засаженные группами деревьев места около него все прибывали и прибывали ежесуточно наши воинские подразделения, и в основном пехотные. Уже почти не осталось дворов, где бы не поселились такие же, как мы, постояльцы, которые сразу же после своего появления начинали окапываться вокруг хат и других построек и производить разными средствами и способами маскировку объектов своего расположения. Небо в дневное время было ясным и солнечным, но немецких самолетов пролетало над селом очень мало. Кроме того, они не делали даже никаких попыток атаковать село и подготовленные наши позиции. Поэтому, а также, вероятно, для того, чтобы не делать сверху для немецких летчиков заметным накапливание в селе войсковых подразделений, наше командование дало зенитчикам приказ воздерживаться от открытия огня по просто пролетающим на небе самолетам.
В эти дни кормили нас значительно лучше, чем раньше, не было перебоев в получении махорки, ежедневно вечерами всем давали по 100 граммов водки. Однако уже через пару дней после прибытия в Лозовеньку мне стало противно пить водку (да и врач запретил мне ее пить из-за сердца), и свои порции этого горячительного напитка я отдавал милому соседу по кровати Михаилу Дмитриевичу, который за это был мне очень благодарен. Он всегда, когда мы бывали с ним вместе, рассказывал мне о своей очень хорошей семье – о жене, двух дочерях и сыне, по которым сильно тосковал. Сокрушался от мысли, что больше их уже не увидит, так как чувствовал, что жить ему осталось считаные дни (к сожалению, так оно и случилось). «Как же они будут жить без меня?» – говорил он.
А в целом этот период нашей жизни в селе проходил как полная идиллия, и не верилось, что вот-вот такое блаженство кончится…
…Вечером 11 мая после ужина командир нашего взвода лейтенант Кирпичев распорядился, чтобы мы все перед отходом ко сну получили неприкосновенный запас (так называемый НЗ) продуктов питания сухим пайком. Их выдал из своего грузовика «Бедфорд» старшина Ермаков. Сюда входили: три пачки концентрата с сушеной пшенной кашей, завернутой в плотную бумагу, сумочка сухарей из черного хлеба, одна большая рыба холодного копчения, шматок свиного сала, десятка два кусочков сахара и еще кое-что. Выдали также щепотку соли, которую я завернул в бумажный пакетик и вложил с ним в сумочку, где хранил отдельно дозы хинина.
Все продукты уложили в свои вещевые мешки, туда же сунули в сумочке дополнительные обоймы с винтовочными патронами. Теперь стало ясно, что завтра, наконец, мы пойдем в наступление на немцев. И тут нахальный боец Кусков вдруг задал командиру вопрос: «А как же помыться в бане? Ведь обещали всем устроить завтра баню и сменить нижнее белье, так как мы уже давно не мылись и многие завшивели. Ведь нельзя же уходить на тот свет в грязном белье!» На это смутившийся командир взвода Кирпичев лишь очень нерешительно крикнул: «Молчать! Выполняйте приказ!»
Кстати, у меня тогда тоже появились бельевые вши не только на нижнем белье, но и даже в новом белом шерстяном свитере, а также в гражданских темно-синих брюках от бывшего студенческого костюма. Эти брюки я носил под тонким, вот-вот готовым разорваться возле колен армейским зеленым полугалифе. Многие из нас тайком друг от друга, где-то в укромном месте, раздевшись догола, пытались уничтожать этих паразитов, давя их между
На следующий день в ясную, теплую и солнечную погоду, рано-рано утром нас подняли и объявили, что мы сегодня после завтрака снимаемся с данного места и уходим дальше на запад – в наступление на противника. Все быстро обулись, оделись легко, без шинелей, умылись и наспех позавтракали сухим пайком, запив съеденное сырой водой. Сняли с постелей личные вещевые мешки и противогазы в сумках и шинели, которые превратили в скатки, завязав их конец шнурком. Положили в вещевые мешки котелки, кружки и другие предметы. Нацепили на широкий поясной ремень на себе спереди патронташ с патронами, а сзади – флягу в чехле с набранной из колодца питьевой водой и саперную лопату – тоже в чехле. Надели за спину вещевой мешок, а через левое плечо – сумку с противогазом.
Наша машина с пушкой, на платформе которой, будучи основными номерами дежурного боевого расчета в этот день, разместились Левин и я (сидели на креслах для наводчиков), поехала впереди.
Батарея, перейдя по мостику речку, протекающую через Лозовеньку, вышла из села и повернула влево. Затем она двинулась по той же дороге на северо-запад, в сторону села Михайловка, расположенного на берегу узенькой реки Кисель, впадающей в другую небольшую реку Береку.
Накануне, еще до рассвета, очень далеко и совсем незаметно для нас, зенитчиков, ушли вперед танки, а с ними на броне – мотострелковые батальоны нашей 199-й и 198-й отдельных танковых бригад. Наверное, эти бригады потом присоединились впереди к 21-му танковому корпусу, о присутствии которого где-то поблизости тогда мы – рядовые бойцы и даже наши непосредственные командиры – не могли и предполагать.
На нашем направлении движения передовая линия фронта находилась от Лозовеньки примерно в 40 километрах, и поэтому нашим танкам и нам вслед за ними сначала следовало преодолеть эти 40 километров, прежде чем вступить в соприкосновение с противником. А там, на передовой линии, на участке нашей 6-й армии сегодня с утра первыми вступили в бой только пехота и артиллерия.
Сзади нас двигались пешком, на автомашинах и редко на тракторах-тягачах стрелковые, артиллерийские и другие подразделения. Проскакала мимо даже какая-то большая кавалерийская часть. По пути наша батарея обгоняла большие группы пехотинцев, одетых в шинели, несмотря на жару, а также несших их на себе в виде скаток. У многих бойцов были на голове каски.
Пехотинцы были вооружены в основном старыми трехлинейными винтовками образца 1891–1930 годов конструкции С. И. Мосина. Некоторые из них (правда, в очень малом количестве) несли за плечами и плохо показавшие себя в боях полуавтоматы (точнее – самозарядные винтовки) СВТ-40 образца 1940 года конструкции Ф. В. Токарева. Их длина была такая же, как у винтовок. Имелись у бойцов и станковые пулеметы «Максим» и ручные конструкции В. А. Дегтярева. Тащили они на себе по двое и тяжелые противотанковые ружья. Естественно, у всех пехотинцев были ручные гранаты трех типов – оборонительные, наступательные и противотанковые.
Общий вес груза, включая одежду и обувь, который несли на себе бедные пехотинцы, достигал 40 килограммов. (Несколько меньше груза носили мы – зенитчики.)
Еще с первых же минут нашего подъема после ночного сна всем были слышны слабые звуки артиллерийской канонады, которые при движении батареи все более и более усиливались. А затем, часам к десяти, канонада утихла. Стало ясно, что это находившиеся впереди нас в километрах тридцати – тридцати пяти артиллеристы и чуть подальше от них минометчики закончили огневую подготовку для наступающих на них с переднего края фронта наших пехотинцев. «Ребята сейчас, наверное, пошли в атаку на прорыв фронта», – сказал кто-то из нас на пушке.