Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942
Шрифт:
Скоро мы вошли в село Михайловское, и внезапно в сопровождении пары вражеских истребителей «Мессершмитт-110» появилась на небе группа немецких одномоторных пикирующих бомбардировщиков и одновременно штурмовиков «Юнкерс-87». Резко снизившись к земле под большим углом к ней, они с устрашающим воем сирен атаковали двигавшиеся колонны разных войсковых частей и лично нас: первые открыли огонь из пулеметов, а вторые – побросали небольшие бомбы и также дали пулеметные очереди.
И тут, не дожидаясь команды отлучившегося ненадолго от своих людей лейтенанта Кирпичева, наш боевой расчет остановил автомашину, везшую за собой пушку, и, не прицеливаясь, начал на глазок стрелять из орудия длинными очередями по немецким самолетам. При этом мы совершенно не обращали внимания на то, что вокруг свистели пули и падали рядом осколки от бомб. Вслед за нами начала стрелять пушка второго огневого взвода под командованием младшего лейтенанта Алексеенко. Открыл огонь и пулемет.
Затем на небе показались наши истребители, и по этой причине немецкие самолеты не возобновили налет. Воспользовавшись этим, в село приехала полевая кухня, и мы вместе с порциями черного хлеба получили из нее в личные котелки сначала первое и потом второе блюда и в кружки – компот. И так хорошо пообедали!
После обеда лейтенант Кирпичев приказал нашему первому боевому расчету в своем взводе уступить на пушке место второму расчету, а нам дальше стрелять по самолетам из своих винтовок и карабинов, забрав их с кузова автомашины. Так и пришлось поступить к вечеру, когда исчезли с неба наши истребители, и мы, покинув село Михайловское, прибыли в небольшую деревню, где остановились на ее единственной улице между отдельными хатами и дворами. Здесь опять появились немецкие штурмовики и истребители, по которым обе наши пушки и пулемет почти с ходу открыли огонь. На этот раз мне и моим товарищам по орудийному расчету, не занятым на пушке, не осталось ничего другого, как вести по воздушным целям стрельбу из личного оружия. И пришлось стрелять так много, что из-за этого ствол моей винтовки сильно разогрелся и жар от него стал доходить до ладони державшей ствол левой руки. Стрельбу из винтовок и карабинов по самолетам мы производили с примерным учетом скорости их движения и направления полета: посылали пули в небо не точно на цель, а несколько вперед ее – на то место, куда вот-вот должен прибыть своей носовой частью самолет.
Стрельбу прекратили тогда, когда увидели, как один из самолетов, улетая назад, загорелся и стал падать и из него выбросился с парашютом летчик, который приземлился в поле километрах в трех впереди нас. Все мы очень обрадовались падению самолета и были твердо уверены, что это заслуга всей нашей батареи. Остальные самолеты улетели, не тронув никого из нас, но причинив большие потери другим воинским частям, двигавшимся сзади и спереди.
Вечером поступила команда приостановить дальнейшее движение батареи и оставаться ночевать в этой же маленькой деревне. Здесь перед наступлением темноты прежде всего мы почистили стволы обеих пушек, пулемета и личного оружия, установили, хорошо замаскировав соломой и ветками деревьев, автомашины и готовые к бою орудия с ящиками для боеприпасов, отрыли недалеко от пушек саперной лопатой каждый для себя окопчик на всякий случай и дождались приезда полевой кухни, из которой получили ужин, а предварительно – по 100 граммов водки. На этот раз я не отказался от своей порции.
Побыл один час на карауле, принял дозу хинина и улегся спать вместе с винтовкой, противогазом, саперной лопатой и вещевым мешком, не взяв даже с кузова грузовика в качестве одеяла оставленную на нем скатку своей шинели. Причем спал я, как и многие товарищи, не разуваясь и не раздеваясь, прямо на покрытой зеленой травой земле, на огороде, возле своего окопчика. Хорошо еще, что ночью не было дождя, было тепло, почти как днем, и меня не мучил приступ малярии с сильным ознобом, который, наверное, хотя и возник, но я сгоряча его не заметил.
За сутки наша батарея отъехала от Лозовеньки на северо-запад примерно километров на восемнадцать. Но на сколько вперед ушли наши танки, а тем более авангардные части, непосредственно атакующие неприятеля с передовой линии фронта в глубь расположения немецких войск, мы не знали.
День 13 мая, как и прошедший, выдался ясным и теплым. Утром нам удалось позавтракать не сухим пайком, как вчера, а из полевой кухни. Затем батарея снова двинулась в путь на северо-запад, по-прежнему обгоняя колонны пехоты и других войсковых соединений. Километров через шесть после начала пути внезапно наши автомашины остановились перед очередной небольшой деревней, так как их дальнейшему движению помешала большая толпа военных, перегородившая дорогу и даже обе ее стороны для объезда. Многие из нас без всякой команды соскочили со своих мест на грузовиках и платформах обеих пушек и устремились в толпу, которая с большим любопытством рассматривала что-то и шумно его обсуждала.
Оказалось, что на левой стороне дороги, метрах в пятнадцати от нее лежит на стерне сжатого прошлой осенью поля свежий… труп убитого немецкого солдата. Я и большинство моих товарищей, а также все наши командиры и комиссар батареи увидели такое вообще впервые. Был ли этот солдат рядовым, унтер-офицером или фельдфебелем,
Кто-то заявил, что убитый – немецкий летчик, спрыгнувший вчера с парашютом из сбитого зенитчиками (не нами ли?) вражеского самолета, и что якобы еще до приземления пилота его подстрелили в воздухе пехотинцы, унесшие потом с собой парашют. Но так ли это было на самом деле, я не уверен, так как на солдате не было комбинезона и головного убора летчика. Кроме того, летчик у немцев, как я позже узнал, должен иметь военное звание по меньшей мере фельдфебеля. Другим поводом для сомнения послужило то, что подошедший старый местный житель сказал одному стоявшему рядом большому командиру, что солдат, наверное, пробравшийся в наш тыл с рацией разведчик, которого бойцы обнаружили, стали преследовать, почти схватили, но он не сдался и застрелился сам. У убитого якобы был еще и напарник, который вместе с рацией скрылся и сейчас прячется где-то. Но как все было на самом деле, выяснить нам не дали.
Солдат был в мундире-пиджачке с погонами на плечах и, кажется, с желтыми петлицами по обоим концам отложного воротника. На петлицах же виднелись металлические контуры двух или трех птиц, распластавших крылья. Убитый был в брюках навыпуск. Имелись ли на погонах мундира какие-либо знаки отличия, я не обратил внимания. Заметил только, что на правой стороне мундира на уровне груди находилось изображение взлетающего (с изогнутыми крыльями) орла, несущего снизу ножками крест – свастику.
Мундир на убитом был распотрошен, а брюки были совсем расстегнуты до серых кальсонов и белых трусов под ними. На ногах его были серые носки. Из карманов мундира были извлечены и находились в руках у одного старшего политрука солдатская книжка Soldbuch (золдбух) убитого, его красивая красная расческа и некоторые другие личные вещи. Среди этих вещей, между прочим, оказалась и пачка белых и тонких резиновых… презервативов, которую бросили рядом с трупом. Они вызвали особенно сильную злобу у пожилых военнослужащих, говоривших, что эти предметы являются явным свидетельством того, что оккупанты насилуют наших женщин, попавших под их власть.
На шее у трупа висела на прочном белом шпагате состоящая из двух половинок овальная нержавеющая бирка-жетон («медальон смерти»), изготовленная холодной штамповкой из алюминия или мягкой оцинкованной или освинцованной листовой стали. На его обеих половинках были нанесены личный номер и кодированный номер войсковой части погибшего. Как объяснил собравшимся у трупа людям очень интеллигентный и уже в больших годах майор-пехотинец, при гибели владельца такого жетона похоронная команда (а в крайнем случае – его товарищ, оставшийся в живых) обламывает у покойного половину его «медальона смерти», забирает эту половину с собой и отдает ее туда, куда следует, чтобы сообщить о гибели солдата и о месте его захоронения родным и командованию войсковой части. Если же труп с целым «медальоном смерти» окажется в расположении противника, то по идее, если он «благороден», то же самое должно быть проделано его соответствующими органами или людьми. При захоронении погибшего оставшуюся половинку жетона кладут ему в рот (а в крайнем случае оставляют на месте), благодаря чему принадлежность останков убитого можно будет установить даже через очень-очень много лет, поскольку материал жетона не ржавеет.
Напарник убитого, видимо, не успел или не сумел взять с собой половинку «медальона смерти» своего товарища. Поэтому конечно же его наши бойцы похоронили потом с не снятым с шеи целым жетоном в безвестной могиле. Так что о смерти и месте захоронения этого немецкого солдата его родные и близкие никогда не узнают…
Солдатскую книжку Soldbuch убитого взял себе старший политрук, который вскоре заставил также отдать ему сапоги немца и приказал разойтись всем собравшимся.
Батарея проехала мимо упомянутой небольшой деревни и до обеда, свернув прямо на запад, прибыла к окраине другой такой же деревни, живописно расположенной на берегу реки Берека недалеко от находившегося впереди большого села Алексеевка. Здесь нашу колонну внезапно остановили и объявили, что командование 199-й отдельной танковой бригады устроит сейчас личному составу батареи… давно желанную баню со сменой нижнего белья и санитарную обработку – «про жар ку» всей остальной одежды на каждом из нас для уничтожения вшей, чему все очень обрадовались.
Мы сразу же отцепили от грузовиков обе пушки, отрыли для них позиции на расстоянии не менее 25 метров друг от друга и установили на этих позициях как обычно (то есть хорошо замаскировав) готовыми к бою оба орудия. Сняли также с автомашины ЗИС пулемет и тоже поставили его на позиции. Затем загнали все автомашины задним ходом на опушку имевшегося вблизи маленького лесного массива.
Внутри его и почти рядом с берегом реки стояли среди деревьев большая зеленая брезентовая палатка – походная баня (вернее, душевая для мытья горячей водой) и вагончик – полевая «жарилка» для разогрева одежды до необходимой высокой температуры.