Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942
Шрифт:
Прибыв туда, мы увидели страшную картину: внутри палаток и вне их лежали, в основном на земле, и стонали от боли великое множество раненых. Везде были лужи крови, грязь и человеческие испражнения, сильно воняло. Метались вокруг мужчины и женщины в белых халатах. Я страшно испугался всего этого и решил, что ни за что здесь не останусь – пусть умру, но у себя, в своем коллективе. Этому моему решению поспособствовало еще и недовольное лицо Федорова после того, как он зашел в палатку главного врача с просьбой принять в госпиталь меня и товарища и вышел оттуда. Медбрат сказал, что из-за переполненности палаток мне отказано. Соглашались принять только
Я и Федоров вернулись в свою часть почти ночью. Меня приняли назад радостно и, вручив обратно мою винтовку, отправили с ней спать на деревянной кровати внутри хаты с разбитыми стеклами. Но предварительно заставили выпить по приказу Кирпичева 100 граммов водки, закусить сухариком и кусочком сала, попить с сахаром кружку вскипяченного в котелке над костром горячего и крепкого чая. Приняв дозу хинина и не сняв с себя шинель, я хорошо выспался, а утром 21 мая мне стало гораздо легче, появился аппетит, лучше стало настроение. Я нормально встал, спустился к речке и умылся холодной водой из нее, сняв с себя всю одежду до брюк, и присоединился к товарищам, чтобы позавтракать новыми продуктами, полученными накануне с подвижного склада 199-й отдельной танковой бригады старшиной Ермаковым.
Погода была жаркой. Думалось, что жизнь в Лозовеньке пойдет дальше так же хорошо, как она была у нас до 12 мая. Но сильно тревожило то, что с запада в село и вокруг него прибывали все новые и новые воинские части, главным образом пехотные, отступавшие от преследовавшего их противника.
Командование нашей танковой бригады и ее штаб расположились в большой хате в центре села рядом с полевыми кухнями. Танки почти никто из посторонних видеть не мог, так как они везде были размещены очень скрытно и хорошо замаскированы. Кстати, больше своих танков я уже вообще не видел.
Глава 15
21 мая после завтрака лейтенант Кирпичев приказал нашему первому орудийному расчету сменить на пушке находившийся на ней уже двое суток на боевом обслуживании второй расчет. Поэтому все номера первого расчета, включая и меня, оставив свои шинели, сумки с противогазами, личное оружие и другие вещи, кроме саперной лопаты и фляги за спиной на поясном ремне, сразу заняли на платформе орудия и возле него положенные рабочие места. Я, как всегда, сел на кресло для второго номера.
В первую очередь мы проверили готовность к ведению огня всех основных узлов и рабочих мест на орудии и подтащили к нему поближе ящики со снарядами, чтобы облегчить труд двух подносчиков во время стрельб. Проведали вырытые вчера нами же недалеко от пушки индивидуальные защитные окопы, предназначенные для укрытия в них всех номеров орудийного расчета при критических ситуациях. Договорились между собой, кто и куда конкретно при этом побежит прятаться. Все оказалось в должном порядке, кроме внутренней поверхности ствола орудия, на котором осело много нагара и грязи из-за множества проведенных прежде стрельб. Потребовалась срочная зачистка его банником.
С раннего утра у всего личного состава батареи было предчувствие, что этот яркий солнечный день 21 мая будет для всех наверняка очень жарким не столько из-за действия горячих лучей солнца, сколько вследствие возможных частых воздушных атак самолетов противника на село и его окрестности. Все мы были твердо уверены, что для немцев не осталось незамеченным скопление в селе Лозовенька и вокруг него наших отступивших и еще продолжавших отступать
Мы только закончили работу по очистке ствола пушки, как эшелон немецких штурмовиков и самолетов других типов в количестве около пятнадцати появился над селом примерно в 9 часов утра. Они резко снизились и начали атаку на село. Пикируя, на бреющем полете самолеты обрушились на плохо замаскированные автомашины, на хаты, дома и другие постройки и черневшие кое-где брустверами окопы. Они бросали на землю небольшие осколочные и зажигательные бомбы и поливали ее струями пуль.
Наше орудие и пушка второго огневого взвода быстро открыли огонь по целям, в основном короткими очередями. Нас поддержали зенитчики батареи 198-й отдельной танковой бригады на противоположном конце села. Повела огонь и еще одна батарея, стоявшая далеко в поле, где-то южнее Лозовеньки. Стали стрелять в небо из винтовок и карабинов орудийные расчеты, а также другие военнослужащие. Везде установился невероятно сильный грохот от взрывов бомб и стрельбы из орудий. Кругом поднялась страшная пыль, застилавшая глаза.
Струи пуль несколько раз просвистели рядом с нашей пушкой, но, к счастью, никого не задели. Не пострадало и второе зенитное орудие. Около десятка крытых в основном только соломой хат и дворовых построек в селе загорелись от зажигательных бомб, образовав столбы дыма и языки пламени. Запылал и ближайший к нашему орудию двор с хатой и другими постройками.
Сквозь раздававшийся грохот послышались стоны раненых, дикий вой и причитания женщин. Громко замычали коровы, завизжали свиньи. Заблеяли овцы и козы, закудахтали куры и петухи, и даже загоготали бродившие возле речки гуси.
Налет авиации длился около 15 минут, а мы постреляли по самолетам в общем в течение не более 10 минут, так как вести все время беспрерывную стрельбу из пушки командир не дал, требуя экономить снаряды. Ни одного самолета сбить не удалось.
Потери убитыми и ранеными от воздушного налета понесли главным образом пехотинцы. Но среди пострадавших оказались и местные скот и жители, не успевшие вовремя спрятаться в погребах, подвалах или подполах домов. Сгорело несколько автомашин. Однако остались целыми все три наши. Никто из личного состава батареи не получил даже маленькой раны.
После улета самолетов к обоим орудиям подошли поочередно командир и комиссар батареи. При этом командир старший лейтенант Сахаров не сумел найти хотя бы каких-нибудь ободряющих и поощряющих слов и лишь заговорил о необходимости экономии боеприпасов и ведения более точного огня по целям. Но комиссар батареи политрук Воробьев, наоборот, вел себя со всеми очень участливо и нашел для каждого из тех, с кем общался, много хороших и теплых слов. Особое внимание он проявил ко мне, сказав, что знает о моем вчерашнем посещении госпиталя из-за болезни и нежелании остаться в нем. Он также поинтересовался, как сейчас я себя чувствую. Пожалел, что из-за сложившейся тяжелой ситуации мы с ним пока не можем заняться выпуском боевых листков.