Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Эренбург Илья Григорьевич

В конце ноября немецкое командование еще скрывало от своих солдат катастрофу. Отпускники еще уезжали в Германию. Отъехав на двадцать километров, они возвращались и, перепуганные, бубнили: «Мы с передовой попали на передовую».

Генерал-лейтенант фон Габленц писал своей супруге: «Дорогая Вита! Как всегда, когда я задумываюсь, я больше всего вспоминаю тебя. Мы переживаем здесь большой кризис, и, как всегда, неизвестно, чем это кончится. Положение в общем и целом настолько критическое, что, по моему скромному разумению, дело похоже на то, что было год тому назад под Москвой».

Фон Габленц не делился с фрицами своими опасениями: фрицы не Вита. О происшедшем солдаты узнали по супу. Когда фриц услышал

зловоние, шедшее от миски, он взволнованно залопотал: «Что это?» Офицеры объяснили: «Конина». Но солдат Бернгард Шульцо ответил: «Во-первых, это не конина, а собака. Конину едят господа офицеры. Во-вторых, теперь все ясно — мы попали в котел…»

Германское командование возлагало надежды на транспортную авиацию. На аэродроме в Морозовском находилось свыше двухсот «Ю-52». Они подбрасывали осажденным боеприпасы и горючее. На аэродроме в Тацинской находились самолеты для перевозки продовольствия. Каждая машина брала две тонны хлеба. Немецкие летчики уютно расположились в Тацинской. Пленный летчик Пауль Шен, облизываясь, вспоминает: «Мы пили водку, играли в карты. Командование открыло в Тацинской публичный дом с пятнадцатью девушками…» Потом его голос становится грустным: «Но каждый день мы недосчитывались многих. Ваши истребители и ваши зенитчики работали великолепно. Мы боялись вылетать. Один летчик кричал, что у него болят зубы, и он не может лететь. Но зубы у него не болели. У него болело сердце, — и он предчувствовал, что его собьют…» Каждый день падали, как камни, десятки «Ю-52». Все тоньше и тоньше становились ломтики хлеба, выдаваемые фрицам. Потом части Красной Армии захватили аэродромы в Морозовском и в Тацинской.

Немецкие генералы поддерживали своих подчиненных рассказами о дивизиях, которые фюрер послал на выручку окруженных… В начале декабря генерал фон Паулюс объявил, что семь немецких дивизий движутся от Котельникова на Сталинград. Фрицы ждали и не дождались. Тогда командование заявило, что окружение будет прорвано не позднее 22 декабря: «К нам едет танковая армия генерала Гоодта. Рождество мы будем справлять с ними». Но вот подошло 23 декабря, фон Паулюс объявил, что генерал Гоодт не пришел и не придет: фюрер направил генерала Гоодта на Средний Дон, где русским удалось прорвать фронт. Генерал фон Паулюс пояснил, что ждать придется долго — может быть, два месяца, может быть, и три.

Настал сочельник. Нельзя сказать, чтобы он был для окруженных веселым. Правда, по случаю праздника каждый фриц получил вместо ста — триста граммов хлеба. Но вместо подарков командир 230-го полка 76-й пехотной дивизии, подполковник Гайнце, преподнес фрицам рождественский приказ. Подполковник сообщал, что с каждым днем увеличивается число перебежчиков. Подполковник грозил суровыми карами. Сглотнув праздничные триста граммов хлеба, фрицы слушали и вздыхали. Может быть, они вспоминали недавнее прошлое? Фрицы 71-й дивизии пожаловали к Сталинграду из Реймса, Еще весной они лакали шампанское. Фрицы 371-й дивизии приехали из Безансона. Эти могли вспоминать монбельярскую колбасу.

Шли дни. Шли недели. Немцев гнали от Среднего Дона к Северному Донцу, от Котельникова к Сальской степи. Хотя среди окруженных было чрезвычайно мало румын, чванливые немцы хотели взвалить вину на своих «союзников». Лейтенант Курт Гофман писал в дневнике: «Румыны бегут без оглядки. Их офицеры своевременно смылись под предлогом совещания. Они попрошайничают. И с таким сбродом мы должны победить!» Румыны из 1-й кавалерийской дивизии бродили, как беспризорные.

Немцы сожрали румынских коней, а румынских конников загнали в немецкие пехотные полки. Но от этого дела фон Паулюса не улучшились.

Настала зима. Как известно, зимой многие немцы замерзают по вине природы. Под Сталинградом фрицы стали замерзать сознательно — по своей

вине. Из осажденного лагеря вывозили раненых, и фрицы, замерзая, надеялись на спасение. 4 января генерал Иенеке, командующий 371-й пехотной дивизией, подписал следующий приказ: «Обмораживания второй и третьей степени увеличиваются с угрожающей быстротой. Во многих случаях установлено, что они связаны с умышленным самоувечением. В нашем положении долгом каждого солдата является защита себя не только от русских, но и от холода, поскольку это хотя бы в малейшей степени зависит от него… В дальнейшем обмораживание второй степени и легкие случаи обмораживания третьей степени должны подвергаться лечению в частях. Прием в госпитали и эвакуация из крепости будут производиться исключительно по заключению армейского врача. Во всех случаях обмораживания нужно тщательно выяснить, не надлежит ли предать обмороженного суду… Мне доподлинно известно, что из боевого состава выбывает от 20 до 30 процентов солдат в результате обморожения. Мы находимся в окружении, и естественно, что командование не может нас снабдить теплым обмундированием и строительным материалом. Настоящий приказ довести до сведения, а потом уничтожить». Приказ генерала Иенеке был обнаружен на замерзшем немце. Мы предоставляем генералу судить, случайно ли замерз этот фриц или предумышленно.

Все туже становится немцам с транспортными самолетами. 28 декабря летчик обер-фельдфебель Оскар Пауст еще пьянствовал в монмартрском кабачке. У него была тихая профессия: он возил немецких офицеров из Берлина в Париж и назад. Вдруг бедного Оскара отправили в Сальск. Вечером обер-лейтенант Дитморск сказал ему: «Вы сейчас полетите в окруженную группировку с хлебом». Напрасно Оскар Пауст докладывал, что он не привык к таким полетам, ему говорили: «Скорее!» Что же, он привез хлеб, но не фрицам, а русским: он сделал вынужденную посадку.

Немцы отощали. Недавно из окруженной территории выбралась колхозница Евдокия Сучкова. Она рассказывает: «Немцы мою кошку съели». Фрицы больше не прислушиваются к гудению самолетов. Их интересует мяукание. Сверхчеловеки, мечтавшие о завоевании Европы, перешли на кошатину.

Пленный Бернгард Шульце говорит: «Ефрейтор Альбрехт был силачом, а теперь он не может поднять винтовку…»

Голодных фрицев пожирают голодные вши. Конрад Лассан объявляет: «В последний раз я был в бане в Данциге…»

Части Красной Армии не дают окруженным покоя. Они врезаются в лагерь осажденных. Они сжимают кольцо. Идет облава на немецкого волка.

«Мы бы капитулировали, но нам не позволяют», — говорят солдаты. Окруженная под Сталинградом немецкая группировка — это как бы макет гитлеровской Германии. Германия тоже не сдается: она отвыкла от мыслей и привыкла к тупому повиновению. Ее нужно окружить, а окружив, взять. Ее можно взять не посулами, но оружием, и только оружием.

Немцы в окружении остаются немцами. Они заставляют умирающих военнопленных подносить на передний край боеприпасы. Они выгнали из хат русских женщин и детей. «Нас ненавидят за то, что мы родились немцами», — пишет лейтенант Курт Гофман. Нет, мы их ненавидим за то, что они сделали. Есть русская поговорка: «Не за то волка бьют, что он сер, а за то, что он овцу съел».

Десятки тысяч немцев еще сопротивляются в Сталинграде. Гитлер обрек их на верную смерть. Гибель этих людей поучительна. Они умирают далеко от своей родины. Они пришли к Сталинграду как завоеватели, как грабители, как палачи. Они все уничтожали на своем пути. Им казалось, что они подошли к торжеству. Им казалось, что в их жадных руках богатства мира. Теперь они охотятся за кошками и мечтают о воронах. Но уже ничто не спасет ни окруженную армию, ни Гитлера. Слишком долго волки рыскали по вашей земле. Слишком много горя изведал наш народ. Теперь началась облава.