Война
Шрифт:
— Что с ними? Что?
— Уже ничего. Просто глубокий сон, скоро придут в себя. Удачно, что они близнецы — поделили все на двоих. Я не хотел им вреда. Не думал, что мне будет дело, но… хорошо, что так вышло.
— Мори. Ты убил его, — сказала Истэ хрипло, почти беззвучно. Поднялась на тряпичных ногах, шагнула к Энори.
— Я?! Это твой муж все испортил. Кто мог знать, что он, недоумок, заявится следом! Его я не звал! — вскинулся тот.
Тяжелая звонкая пощечина была ответом.
— Прости, — обронил он, с силой сжимая пальцами рейку перил —
— Как вы все-таки схожи, — отметил с кривой усмешкой, вновь поднимая глаза на Истэ. — Только два человека… впрочем, неважно. Тебе не вернуть мужа, но отомстить ты можешь.
— И тебе тоже.
— Начни хотя бы с реальной цели.
Прошел мимо нее, не оглядываясь. Уже миновав, остановился, произнес, по-прежнему глядя вперед:
— А если ты готова смириться, простить… Никто тебя больше не караулит. Забирай девочек и уезжайте сегодня же. Они смогут перенести дорогу.
**
Кэраи доложили, что на людей, провожавших Истэ, напали вроде бандиты из предместий, судя по виду ран; но как-то уж очень слаженно; ни следов женщины и детей, ни их тел не нашли. Хорошая работа, наглая, издевательская, пожалуй, думал Кэраи, ни мига не веря, что Истэ мертва; велел всем шпионам быть начеку, только напрасно. Если она и покинула округ, то под чужой личиной. Если все еще оставалась, вела себя тише мыши.
**
Река звалась Золотая. Сейчас, скованная льдом, окруженная стражей из сухой осоки, она казалась обычной, но в теплое время берега поблескивали чешуйками слюды, и такой же блеск рассыпался по мелководью. Говорили, когда-то здесь жила мудрая золотая змея, и чешуйки эти слетели с ее кожи. Жаль, посмотреть бы… Ну, может когда-нибудь. Какие его годы.
Брат Унно сделал небольшой крюк, возвращаясь к себе в монастырь — мог бы рвануть напрямик, как недавно, на розыски пояса, но предпочел лучшую дорогу.
И прогадал.
Не учел, что осенним наводнением размыло опору моста, на который рассчитывал. Следующий располагался заметно ниже по течению. Пришлось шагать до него, избегая общества других путников, к счастью, редких. Те удивлялись, но мало ли какой у святого человека был обет. А брат Унно отчаянно скучал без собеседника, он всегда отличался живым нравом, но вот только страшная вещь, которую нес на себе, не способствовала разговорам. Мало ли, ухитрится выскользнуть нежить, и снова погибнут люди.
Одолев реку, монах поразмыслил, и на сей раз пошел напрямик. В себе он был уверен — не пропадет, и нежити сбежать не позволит.
Пропасть не пропал, но уверенность вновь подвела — заблудился. Под снежными ветвями сидел в чащобе у костерка, печально обламывал и подбрасывал веточки в пламя, ощущал, как чуть шевелится пояс, перекатывается по нему недобрая сила. Любопытство проснулось, за которое его вечно ругал отец настоятель. А если снять пояс, позвать тори-ай — выйдет ли? За всю жизнь видел только пару призраков да одну мелкую водяную тварь, безобидную.
Опасно. Но интересно. Но вдруг выпустит, да не удержит?
Сам
Помолившись, побрел в ту сторону, то и дело проваливаясь в снег чуть не по пояс.
Хижина — скорее, землянка — выглядела ровесницей самой Хинаи, пристроилась возле разлапистой ели, будто под защитой ее. На стук дверь приоткрылась; брат Унно успел заметить маленькую тонкую руку.
— Кого там принесла непогода? — проскрипел голос из глубины.
— Почтенная матушка, не соблаговолите ли дать приют недостойному служителю Заступницы? — спросил путник. Дверь приоткрылась пошире. Мужчина осторожно заглянул внутрь. Стоящая у порога девочка лет десяти посторонилась. Вся землянка — одна комната шириной в пять шагов. На лежанке возле очага ворочалось что-то темное.
— Заходи уже, не впускай ветер, — просипело оно. Приподнялось. Огонь подсветил черным и оранжевым лицо, похожее на кору дуба, глубже обозначив морщины; старая женщина, видно, была не моложе своей землянки.
— И правда монах. Сразу видно, лицо благостное, — скрипуче усмехнулась она. Брат Унно почувствовал себя неуютно. Вот уж точно, благостней некуда — обветренное, верно, в пятнах от мороза.
— Садись, грейся и ешь… святой брат.
— Да благословят небеса добрую матушку, — поклонившись, брат Унно осторожно принял миску, протянутую девочкой. В ней было негустое варево, и явно поделились своим, ладно если не последним… да, бедно живут здесь.
Кусок в горло не лез, но старушка ободрила:
— Да ты жуй, жуй. Тут вода талая да кора — такого добра полно.
Насчет коры это она зря, похлебка была из проса, и с какими-то вкусными травками. Поблагодарив, осторожно начал расспросы. Хозяйка оказалась словоохотливой, и откуда только силы на разговоры в оболочке, похожей на сухой лист?
— Муж мой охотником был, помер лет десять как. Сын помогал, ушел в прошлом году на заработки и пропал. Вот, внучка осталась. Старается, но толку с обеих нас — старый да малый. А я прихворнула что-то совсем, скоро помру.
— А как же соседи? Не в одиночестве же…
— Соседи-то есть, только муж всегда нелюдимом был, вот мы и жили отдельно. Они по одну сторону расщелины, мы по другую. Так и осталась — привыкла, и муж тут неподалеку схоронен. А нынешней осенью мостик вместе с оползнем и уполз… — она усмехнулась, длинными передними зубами напомнив старую белку. — По зиме и с той стороны не перебраться, до небес ближе, чем до людей.
Внучка, как и положено, в беседу старших не вмешивалась. Сидела возле бабки на грубо сколоченном табурете. Тихая девочка, светлая, как зорька — и работящая, видно. И все улыбается. Вот ему бы такую дочку. Ну, когда-нибудь будет. Вот только обет исполнить.