Война

Дильдина Светлана

— Нет. Не собираюсь помогать вам улизнуть.

Он на грани, подумал посол. Если уж так заговорил, отбросив в сторону все привычные их иносказания…

Упираться было бы глупо. Война развязана, Риэста получит золото, он исполнил свое поручение. Здесь сказали бы — долг. Перед кем, непонятно; перед судьбой, разве что?

Так что почему бы и не рассказать все как есть. Напоследок еще раз побывать игроком, а не фишкой.

Говорил не торопясь, особо ничего не скрывая, но фразы привычно обдумывал. Чувствовал себя весьма неуютно

под взглядом неожиданно посветлевших глаз. Это не был свет доброты и понимания — скорее, выпавший снег, окончательно закрывающий дверь за летом.

— И для Нэйта, и для Аэмара я был обещанием помощи Риэсты и снисходительности Столицы, — закончил посол. — Оба семейства старались ради войны, но потом власть должны были получить Жаворонки, а не Тритоны.

— Почему?

— Тори был слишком умен и готов двигаться сколько угодно, лишь бы сохранить богатство. А положение — он не сомневался — сумел бы потом вернуть, пусть руками сына или внука. Но Тори умер, и все стало еще проще.

Подумав — в душе все протестовало — он назвал и женщину, чьи послания так и не передал; такая маленькая тайна, и увы, запоздавшая. Ее все равно вот-вот отыщут, она прячется лишь чтобы посильнее разжечь пожар и сама в нем сгореть.

Только про Энори не сказал. Собственно, его помощь уже не имела значения, но природное чутье вопило в голос — упомянешь о нем, и в самом деле не встанешь с этого стула. Господин Таэна-младший пришибет тебя собственноручно. А откуда-то из самых глубин рассудка пробивалось еще более странное — подспудный ужас, словно подошел к самому краю и вот-вот сорвешься. Прямая угроза Кэраи казалась рядом с этим почти ерундой.

А тот поднялся, бросил взгляд на клетку с соколицей. Произнес задумчиво, почти доброжелательно:

— Если бы вдруг вам удалось вернуться на родину, вас бы считали героем? Или убили — ведь Аталин не собирался ссориться с нашей страной, и человек, способный все рассказать, опасен?

— Понятия не имею, — честно сказал Камарен. — А не все равно ли? Я служу своей стране, вы — не знаю.

Гость ушел, ничего не сказав напоследок, оставив полную неясность, пронеслась гроза над головой или ее еще не было. Терять все равно уже было нечего, и Камарен велел приготовить любимое домашнее блюдо из оленины — такое, как не пробовал уже много месяцев. Старался проникнуться здешней едой, как и прочим.

Подумал, что, пожалуй, если возникнет нужда, выпускать соколицу опасно: она доверчива, может попасть незнамо в чьи руки. Завещать ее Кэраи, пусть заботится — не худшие руки. Если, конечно, он сам на своей жердочке усидит — а это вызывает сомнения.

Оленина удалась отменная, даже все нужные травы нашлись; глаза закрыть — и прямо как жена приготовила.

**

Истэ снова была в его доме. Молчаливая, безразличная ко всему — да с ней и не пытались говорить. Она сидела, сложив руки, в маленькой комнате под замком, и почти никто не знал, кто эта женщина — а он, изменив

всей выучке, метался по своим покоям, Ариму следовал за ним, как тень.

— Она мать, в конце концов! Она не должна была возвращаться… Пускай хотела мести, но не такой же, не так! Пускай бы успела устроить смуту, но неужто не волнует жизнь дочерей? Может, она повредилась в уме? Лезть в клетку с хассой… — сказал, мимоходом вспомнив девочку-вышивальщицу из уже такого далекого лета. —

— Может, Истэ искала смерти? — предположил Ариму.

— Искала бы, нашла бы раньше… Но теперь у меня выбора нет, придется сделать так, чтобы никто больше о ней не услышал.

— А ее дочери?

— Позаботься о хорошей семье для них.

— А может, все-таки… — нерешительно начал Ариму, и замолчал.

— Родным их нельзя отдавать, это означало бы наше признание. А сами девочки еще слишком малы и родились не здесь, они не знают о прошлом матери.

— Вы сможете… отдать приказ о ее смерти? Брат ваш не смог даже в ярости. Дважды…

— Я, увы, не в ярости, совсем даже наоборот. Когда велел ей уехать, еще был зол на Истэ, сейчас уже нет.

— Ради Тайрену… — нерешительно начал Ариму.

— Не проси, ты же знаешь — это последнее, что мне сейчас хотелось бы делать. Я пытался дать ей шанс. Она им не воспользовалась.

Здесь, на севере, родственные связи — не нитки, а толстые корни, просто так не перерубить. Даже не кровная родня, даже, можно сказать, бывшая… все равно не так просто.

Может, зря он вернулся. Надо было умирать в Мелен. И пошло оно всё в выгребную яму.

…Был в роду Таэна один клятвопреступник, затесался среди достойных людей. С ним бы поговорить любопытно — у него, наверное, тоже оправдания для себя находились.

Сбежал, не мог находиться с ней под одной крышей. Бесцельно бродил по дому, в котором прошли его детство и юность, не мог сосредоточиться ни на одной мысли — ворохи докладов и прошений, принесенных по его приказу в библиотеку, так и лежали впустую.

За весь день даже не заглянул в бумаги — и мимо библиотеки прошел только раз. Там неподалеку был коридор; оказавшись в нем, ощутил пряный, тревожащий запах погребальных курений. Но в доме все были живы… и все-таки словно невидимый дымок струился из-под закрытой двери, за которой полгода назад пролилась кровь, много крови…

Больше не заглядывал в то крыло, а под вечер пришел Ариму.

Он враз почернел и ссохся.

— Вернемся завтра, — сказал Кэраи.

Теперь в обоих домах не будет покоя.

Не обращался к Ариму с поручениями два дня, вообще не заговаривал, словно и не замечал, но и не отсылал от себя.

Затем — был поздний вечер, и Ариму зажигал лампы в комнате и одну свечу на столе — все же спросил:

— Она что-то сказала?

— Нет, ничего.

— Хватит врать, — такая тишина наступила, что, кажется, было слышно, как потрескивают горящие фитили.