Война
Шрифт:
На смену им приходили другие, усталые и потрепанные, шеренги едва волочили ноги, оставляя за собой полосу грязи, по которой скакали [драгуны], облаченные в цвета площади. Мы уселись в небольшом темном кабаке, откуда было хорошо видно улицу и можно было не спеша оценить обстановку.
Бебер с виду был неказист. Посмотришь, вроде ничего особенного, однако на этого парня можно было положиться.
Начнем с того, что платил он. Деньги у него были.
— Моя жена неплохо справляется, — сообщил он, -она у меня работящая, я терпеть не могу бездельников...
Я все понимал. Я же не тупой. Короче, через эту центральную площадь проходил весь город.
— Вот увидишь, — говорю я Беберу, — если мы еще какое-то время здесь проторчим,
— Забудь про него, — отвечает он мне, — посмотри лучше, какая здесь подавальщица...
У нее и вправду был впечатляющий бюст, но там уже два пехотинца из колониальных подразделений нацелились на ее сиськи, каждому — по одной.
— Она уже занята, — констатирую я.
— Видел бы ты мою Анжелу, этой до нее далеко, моя гораздо симпатичнее, не говоря уже об остальном. А эта — обычная сортирная подстилка, — произнес он нарочито громко, чтобы его все слышали. — Я бы ей даже отсосать не дал.
И как бы в подтверждение своих слов он смачно харкнул, попав прямиком на туфлю официантки. И тут она повернула голову в сторону Бебера и заметила его, он в этот время продолжал пялиться на нее с нескрываемым отвращением. Неожиданно официантка расплывается в улыбке, отталкивает двух сержантов и подходит к нему с любезнейшим выражением на лице.
— Осторожней, сука, ты мне ногу отдавишь. Принеси-ка мне лучше два пикона [15] и вали отсюда. Может быть, эта дешевка и сгодится мне на замену, но сперва мне надо перетереть с Анжелой...
После чего он насупился, прикрывшись занавеской, из-за которой мы наблюдали за центральной площадью, и на подавальщицу больше даже ни разу не взглянул, словно ее для него вообще не существовало. Та суетилась, делала все, чтобы он снова в нее плюнул, иначе не скажешь. Однако он уже утратил к ней всякий интерес. Он размышлял.
15
Пикон — горький ликёр-аперитив, добавляемый в пиво.
Я его от размышлений не отвлекал. И тоже задумался. Я старался соответствовать моменту.
— Посмотри, — сказал он через какое-то время, — тут полно англичан!.. Я напишу об этом Анжеле... Теперь, когда я могу выходить, я этим займусь... Если мой мосол будет гноиться еще два-три месяца, ты сам убедишься, какова моя Анжела, Фердинанд. Ты даже сможешь посылать своим старикам бабки... Я тебе уступлю эту подавальщицу, я ее быстро выдрессирую... Будет как шелковая... На замену ей я найду себе другую... А с бабами вроде Л’Эспинасс я предпочитаю не связываться... На них нельзя положиться. Я и сам люблю всякие садистские штучки, но от них никогда не знаешь, чего ждать, и рано или поздно это обернется против тебя, вот Анжела для меня в самый раз. Увидишь, как это выгодно... Представь себе охотничью собаку... Ты же наверняка видел таких классных телок...
Да, я таких видел, но мне не особо хотелось об этом говорить. В общем, мы неплохо посидели. Пикон ударил Беберу в голову. Он слегка заговаривался, хвастался своими успехами. Это был его конек. Он заказал еще один, потом еще. За два следующих подавальщица не захотела брать с него деньги. Ее право.
— Не ходи мне по ногам, блядина, — заорал он на нее в качестве благодарности.
Он все же ущипнул ее за ляжку, но так сильно, что она сморщилась, а потом еще и везде под юбкой. В итоге он чуть не довел ее до обморока. Мы встали и вышли.
— Не оборачивайся, — сказал мне Бебер. Постепенно я стал чувствовать себя лучше. В кафе было много гражданских, помимо военных, разумеется, и легавых в штатском, этих тоже хватало. Всевозможные торговцы, крестьяне, бельгийские гренадеры и британские моряки. Бренчало громадное механическое пианино, внутри которого строчил свой пулемет, выстукивая мелодию на тарелочках. В сочетании с пушками снаружи
16
Типперери — имеется в виду строевая песня британской армии «It’s a Long Way to Tipperary» (Дoлог путь до Типперeри).
– Если я буду гноиться хотя бы еще два месяца, слышь, Фердинанд, — не унимался Бебер, — только два месяца, то с одной только Анжелой, слышь, только с ней одной я сделаю состояние...
Трёп продолжался. Главное было не привлекать к себе внимание. В принципе, улицы уже должны были полностью опустеть. Но прятаться все равно пришлось, пока проходил патруль легавых, потом целый эскадрон жандармов, а за ними еще и группа мудил с дубинками и нарукавными повязками английской полиции. К счастью, нас спасла инженерная рота, без нее, думаю, мы бы спалились. Понтонёры тащили на канатах свои понтоны. Всевозможные цепи, драндулеты и котелки, настоящая барахолка. Среди такого количества снаряжения без труда затерялось еще два предмета. И вот так, удачно вписавшись в кучу этого барахла, мы с ним вдвоем хромаем в направлении нашей улицы. Прямиком до угла, где можно уже вздохнуть спокойно. От угла до небольшой двери Девы Марии Заступницы мы добираемся в три приема, отсюда можно попасть в наш лазарет только через подвал. Я не особо любил там ходить.
— Ничего, давай не будем возвращаться вместе, — предложил Бебер,— я пойду через сад, а то мне с моей ногой тяжело спускаться по ступенькам. А ты иди низом.
Так что я открываю дверцу. Я стараюсь не шуметь. Иду не спеша. Правда под ногами все равно поскрипывает. На мгновение я застываю и всматриваюсь в темноту. Неподалеку есть еще одна дверь с полоской света снизу. Я направляюсь к ней. Я все делаю так, чтобы меня не было слышно. Но из-за гула в ушах мне трудно определить, насколько мне удается не шуметь при ходьбе. Все же я подхожу. И отчетливо различаю характерный стон гвоздя при вхождении в дерево, а следом еще и скрип прогнувшейся доски... Я сразу понимаю, что там внутри кто-то заколачивает гроб. Конечно же, это упаковывают того овцеёба. А хоронить будут завтра. Вряд ли станут тянуть. Наверняка от этого овцёеба решили побыстрее избавиться из-за гангрены, уж больно сильно он вонял даже сквозь карболку. На койках в лазарете лежали и другие, но они так не воняли и могли подождать. И хотя я стоял за дверью, я расслышал еще и чье-то бормотание, однако это не был голос местного столяра, толстяка Эмильена, которого здесь все хорошо знали, он постоянно был слегка навеселе, и манера говорить у него была соответствующая. Кто-то молился, причем на латыни. Но разве могла какая-нибудь послушница прийти туда именно сейчас замаливать грехи?
Я заинтригован. Какое-то мгновение я колебался. Так ничего не узнаешь, если только туда заглянуть. Достаточно было чуть приподняться над перегородкой, и ты фактически в чулане. Я стал искать лесенку и в итоге взобрался на пустые коробки. Получилось довольно шумно... Я смотрю. Слушать мешают отголоски артиллерийских выстрелов, от которых вверху дрожали стекла, но и здесь, в подвале, тоже все вокруг содрогалось. Я всматриваюсь повнимательнее. Важно было успокоиться. Забавно, я все еще боялся себе в этом признаться, но я почти не сомневался... Я слышал голос Л’Эспинасс, мне сразу показалось, что это она говорит по-латыни. А теперь она взялась за дело. Можно было подумать, что решается вопрос ее жизни и смерти, так ей не терпелось открыть этот ящик. Она старалась протиснуть в щель слесарное зубило, раздавался жуткий скрежет. Эмильен ведь уже заколотил гроб.