Война
Шрифт:
Моё послезнание одной рукой давало бонусы к пониманию раскладов, а другой рукой давило вопросами, ответов на которые найти не представлялось возможным без сознательного сужения взглядов на будущее. Ради кого стараться? Какого варианта будущего?
Послышался звон сабель и смех. Ржевуский от безделья взялся учить казаков «правильному фехтованию», к большому удовольствию последних. Пан полковник ругался и требовал от них иначе держать саблю, иначе ставить ноги, иначе рубить. Казаки старались. Потешаясь над поляком, они просили снова и снова показать им, неразумным, как нужно
Чем моё положение отличалось от положения пана полковника? Те же детские игры. Сперва всё представлялось проще. Есть некто Пушкин, чья жизнь оборвалась трагично и преждевременно (так писали в школьном учебнике и более серьезных трудах), что, вероятно, неправильно. От чего так вышло? Был ряд причин и совпадений. Хорошо — проведено вмешательство и изменение. В этой реальности повторение той ситуации невозможно. И что с того? Зато возможна любая другая, по итогам которой тот же Пушкин запросто не доживёт даже до 1837 года, без всяких Дантесов.
При более широком взгляде, то есть на страну целиком, выходило очень похоже. С чего мне знать, что изменение будущего непременно сыграет в плюс, но не умножит минус?
— Так всё-таки, о чем задумались, ваше сиятельство? — допытывал Пётр Романович.
— О том, что мне стоит поменьше философствовать.
— Разве вы философствуете?
— Увы.
— Да, это опасное занятие, граф. Помню как был у нас в полку, тогда я еще в егерях служил, философ. Все понять стремился как пуля свою жертву выбирает. Раз попала — стало быть, человек невезуч. В счастливого не попадёт, а попадёт если, то не насмерть. Тогда ордена, чины, слава и почёт. Но вот какая штука, Степан, смущало его то, что человек бывает сперва везуч, очень везуч, а потом невезуч. Десять, двадцать боёв — пара царапин и вся грудь в крестах. Баловень фортуны, ясное дело. А в двадцать первый раз — голова с плеч. Отчего так, что изменилось? Почему удача отвернулась от своего любимца? Главное — как вовремя сообразить, что пора поберечься?
— Он смог найти ответ на свой вопрос, Пётр?
— Конечно. Долго он думал, но решил наконец, что сие следует проверять женщинами.
— В этом есть логика, согласитесь, ведь Фортуна женского пола божество.
— Именно так. Вот он и волочился за каждой юбкой. Удачу пытал. Считал, что пока везёт с дамами, значит она на его стороне. Оттого шёл в бой совершенно уверенный, что ничего не случится.
— Интересно. Догадываюсь, что жизнь опровергла стройность подобной логики?
— Как посмотреть. В один прекрасный день он обнаружил некое неудобство, оказавшееся дурной болезнью. Представляете?
— Да уж, Пётр Романович, это очевидное доказательство ветрености Фортуны.
— Он решил совершенно также и застрелился. Жалко. Весёлый был человек. По счастью, в тот же день случилась стычка с французами, его вписали в списки погибших в бою, хотя наш полковой батюшка протестовал.
— Какой вывод вы сделали из этой поучительной истории, Пётр Романович? — спросил я, отсмеявшись.
— Не нужно много философствовать, ваше сиятельство.
— Гм. Вы сторонник упрощения взглядов на жизнь?
— Всё хорошо в меру. Не забей он себе голову нелепыми рассуждениями, не пришлось бы лгать о его кончине. Может, он бы погиб в том бою на самом деле? Кто знает.
— Но разве рассуждения, что кажутся порою пространными, не помогают дополнить бытие неким смыслом, даже выдуманным, тем самым служа десертом к общему блюду?
— Мера, Степан Юльевич, мера, — повторил Безобразов, — как десерт хорошо. Но он не может и не должен заменять собой самое блюдо, вы не находите? Вы сами начали с того, что нужно поменьше философии, я лишь согласился.
Пришлось признать правоту гусара.
— Вот, полюбуйтесь, — зевнул Пётр, — на что это похоже?
— О чем вы?
— О топоте. Его высокопревосходительство бегут-с. А ему неположено.
— Вот вы где! — воскликнул Пушкин, выбежав к нам во внутренний дворик. — Пётр Романович, тут такое дело… Степан, зачем ты изрезал карту?
— Скучно, Александр Сергеевич.
— О, чувствую, — поморщился поэт подходя ближе, — опять пил это болгарское пойло?
— Оно помогает мне думать.
— Охотно верю. Но сейчас нужно быть трезвыми. Жду вас у себя через час.
Через час, по мнению Пушкина, означало явиться сразу, если вы не горите желанием довести его до кипения.
— Вы получили пренеприятнейшее известие, Александр Сергеевич? — спросил я едва усевшись.
— Получил. Но вы должны пообещать, господа, что всё сказанное здесь и сейчас не покинет стен кабинета. До поры. Его величество султан умирает.
Оглядев нас, поэт нахмурился отсутствию видимой реакции на столь потрясающее известие. Интересно, чего он ожидал? Безобразов спокойно принял к сведению, я размышлял о том, что все мы умираем каждый день понемногу, а пан Ржевуский преданно пучил глаза. После его приключений, когда пришлось давать взятки направо и налево (как оказалось — зря, всё дело спустили на тормозах сами турки, назначив виновниками беспорядков каких-то греческих торговцев оливками), полковник не пересекал границ посольства. Так распорядился «генерал», и новое приказание пан исполнял с привычной ответственностью.
— Султан умирает! — повторил Пушкин.
— Вам это известно совершенно точно?
— Да, Пётр Романович. Известие от… лица сведущего.
— Каковы наши действия после выражения соболезнований, Александр Сергеевич?
— Да не знаю я! — Пушкин охватил голову руками.
— Султан умер, да здравствует султан. Да живёт он вечно, то есть, так правильнее. Что с того? Человек смертен. Кто там наследует? — поддержал я как мог беседу.
— В том и дело, Степан. Наследник совсем мальчишка. Значит править будет не он.
— Логично. Негоже дитяте мужам указывать. А кто станет регентом? Вообще, как всё устроено у турок для таких случаях?
— Будет драка за власть, это коню понятно. — неодобрительно заметил Безобразов. — Формально правит мальчик, а на деле… Ваш источник не указал своих главных конкурентов?
— Указал, это… Пётр Романович!! — возмутился наш начальник.
— Я ничего не говорил и никого не называл, прошу отметить. Но, согласитесь, догадаться кто ваш источник не так сложно. Даже его сиятельство сообразит.