Войны Марса (Марсианский стройбат)

Белозёров Михаил Юрьевич

– Обследуйте, но не приближайтесь, – отдал приказ Бастрыкин и краем глаза уловил тревожные взгляды сержантов Кораллова и Цугаева.

Денис Бурко находился на противоположном конце укрытия и не слышал разговора. Капитан Чернаков глядел на полковника, как верный пёс, и ничего не соображал. Соображал он только в том, что хорошо умел делать – рыть туннели, а в тактике ничего не понимал. Наступило тягостное молчание. Через пару минут Генацаревский доложил:

– Видим оранжевый объект, похожий на дирижабль.

– Какой дирижабль?! – страшно удивился полковник. – Ну ничего толком поручить нельзя! Какой

ещё дирижабль может быть в пещере?!

– Откуда я знаю! – едва не ляпнул Генацаревский. – Огромный, метров тридцать длиной, – объяснил он.

Полковник, всё ещё не веря услышанному, решил пойти на хитрость:

– А надписи на нём какие-нибудь есть?

Если скажут, что есть надписи или реклама, я их сгною на самых тяжелых работах, решил он. Самые страшные предположения теснились у него в голове. Например, что пещера издает ультразвук и все сходят с ума, и он в том числе.

– Нет ни надписей, ни рекламы, – бодро доложил Генацаревский. – Дырки какие-то есть. А из дырок что-то вылетает.

– Что вылетает?

– А чёрт его знает. Какие-то насекомые.

– Возвращайтесь назад! – приказал полковник, сам не осознавая того, что таким образом попытался спасти жизни старшему сержанту Генацаревскому и сержанту Жукову.

– Солнце здесь ещё какое-то… – внезапно доложил Генацаревский.

– Отставить солнце! – повторил приказ полковник. Инстинкт разведчика подсказал ему единственно правильный выход: – Возвращайтесь назад!

На позициях стало светлее. Откуда здесь солнце? – рассуждал полковник. Ведь солнце – это внешний источник света. Он не может быть внутри пещеры. Неочевидные факты никак не укладывались в его сознании. И вдруг он понял, что это искусственное солнце, что он читал о таком в детстве у знаменитых Стругацких. Правда, не помню, в каком романе. Не суть важно. А важно то, что там тоже оно зажигалось ровно в семь утра. А сколько сейчас? И сейчас семь! Только это совершенно случайное совпадение, в действительности не имеющее к происходящему никакого отношения, показалось ему игрой здравого смысла, и он уцепился за неё, чтобы осознать реальность.

Вот с этого момента он и перетрухнул, потому что понял, что всё то, о чём ему сообщали сержанты Мамиконов и Бабура, и есть самая что ни на есть настоящая правда. А это коренным образом меняло картину бытия. Полковник понял, что попал впросак. И по крупному. И что неочевидные факты стали очевидными и что от них отмахнуться просто так уже нельзя – не получится. Он даже беспомощно оглянулся, не заметил ли кто-то из подчиненных, как пылают от стыда его щёки.

Он ещё раз проверил свои выводы: не может быть, чтобы оба подразделения сообщали об одном и том же. Не может! Это азбучная истина, помнил Бастрыкин ещё по армии. Несмотря на то, что он абсолютно не доверял контингенту из стройбата и считал их моральные качества абсолютно никчемными, напиться за такой короткий срок ни Генацаревский, ни Жуков не могли. Это противоречило всем физическим и логическим законам. Вот это и удручало. Лучше бы они напились, со злостью подумал полковник и заорал:

– Всем стоять по местам, наблюдать за местность. Своих не подстрелите! А вы капитан, следите за подчиненными!

Только чем стрелять?! – опомнился он. Ой, дурак! Ой, дурак! Полковник всерьез запаниковал. Он не паниковал так со

времен перевала Харами на границе с Ингушетией. То же самое чувство беспомощности охватило его. Он боялся одного – скомандовать что-то не то и погубить людей. У него было слишком мало информации, а очевидное он отвергал.

Между тем, Генацаревский и Жуков действительно отступали по всем правилам пехоты, то есть ползли, как улитки по склону. Громоздкий ОВП-8 тяжело бил Жукова по заду. Но подняться они не могли, потому что над ними барражировало стая из этих самых насекомых. Мало того, что вид у них был устрашающий – красно-оранжевый, они ещё и гудели, как огромный-огромный трансформатор – так, что Генацаревский и Жуков порой не слышали себя даже по связи. Сами насекомые, похожие на гигантских шершней, высовывали и прятали в желваках огромные иглы устрашающего вида.

Как ни старались Генацаревский и Жуков взобраться по тропинке и вернуться к лифту, им этого не удавалось. Стоило лишь приподняться, как от стаи шершней тут же отделялась пара особей и, как маятник, качались перед шлемами, словно соображая, кого же они повстречали и следует ли их покусать к чертям собачьим?

– Не двигайся… – шептал Генацаревский, покрываясь холодным потом и замирая, как египетская мумия.

Он даже думать перестал и закрыл глаза. Ему показалось, что он на своей любимом «Новомосковске», сидит в первом торпедном отсеке и томительно вслушивается, как погружается подлодка и как трещат обшивка и шпангоуты. Хорошо было на подлодке. Дружно и прочно, почти как в бригаде на Марсе, только с маленьким исключением – на Марсе местами казалось страшнее.

Жуков дышал так, словно побил мировой рекорд стометровки. Больше всего Генацаревский боялся, что у поэта, как он снисходительно называл Жукова, не выдержат нервы. Прошло томительно-долгих пятнадцать минут, в наушниках раздался встревоженный голос полковника:

– Почему молчите?! Доложите обстановку!

Какая, к чёрту, обстановка, подумал Генацаревский, не смея шевельнуть даже губами. Красно-оранжевые шершни висели над головой, словно на нитках. Их крылья жужжали, как пропеллеры. Фасетчатые глаза походили на крохотные шлемофоны. Они переливались всеми цветами радуги.

– Немедленно возвращайтесь! – приказал полковник.

Как? – зло подумал Генацаревский. Как? Нас сейчас заклюют, как мамонтов! И хотя скафандр мог выдержать удар пули, Жора почему-то рассудил, что от шершней надо держаться в стороне. Не было у него полной уверенности в надежности скафандра. Он вдруг вспомнил свои нехорошие предчувствия, и в душе у него поселилась ещё большая тревога. Надо обязательно вернуться, подумал он, обязательно! Хочу увидеть, каким станет Марс!

– Не шевелись… – попросил он Жукова шепотом, – ради бога, не шевелись…

– Чего вы там бормочите? – насторожился полковник Бастрыкин. Ох, этот стройбат, подумал он, ох, и стройбат, олухи царя небесного! – Доложите обстановку!

Обстановку, обстановку, зло думал Генацаревский, сползая со скал всё ниже и ниже. Где же я её тебе возьму – эту обстановку?!

Шершни наконец убрались восвояси. Вознеслись к стае. Но стая всё ещё висела над головой в метрах пятидесяти и, кажись, не собиралось прятаться в свою оранжевую матку-дирижабль, а жужжала по-прежнему настороженно и зло.