Возле кладбища: одинаковые люди
Шрифт:
– Гирляйн! Гирляйн! Гирляйн! Сучий потрох, чего опять там лазаешь! – кричал Дурадилов младший, сильно пугая Виталия.
Хорошо, что он еще не знал, для чего Виталий (он же Гирляйн – это его фамилия) там лазил. Тому просто не нравилось, что Виталий часто попадается на глаза, а так как братья Дурадиловы жили в доме напротив (небольшой, куда более скромный, хоть и в два этажа дом, внутри двора), и все время сидели на лавочке возле своего деревянного гаража, в изрядном алкогольном опьянении, то Виталий частенько и попадался в их поле зрения. Слава богу, что они его не трогали, и лишь один раз Дурадилов старший, который затем самым непостижимым образом стал помощником депутата с польской фамилией Ворованский, всадил Виталию в задницу сильный пинок. Случилось это, когда Виталий сам не заметил Дурадилова идущего следом на узкой тропинке, образованной в условиях недельного снегопада. Виталий отлетел в сторону, лицо оказалось в снегу. Кажется, долго от обиды текли из глаз слезы, а Дурадилов старший,
…Виталий слышал, что в дальней от него стороне здания кто-то ходит. Сразу представился бродяга, врасплох застигнутый наступившей ночью. Не имея иного пристанища, решил он устроиться здесь на ночлег, – и вот сейчас почти бесшумно появится он Виталий. Без всякого сомнения, сильно испугает нечаянного незнакомца, а затем зловещим голосом попытается объяснить ему, что лучше покинуть этот дом. Тот, конечно, не согласится, поняв: Виталий для него опасности не представляет. Виталий спокойно уйдет и будет на улице ожидать, когда бродяга по собственной воле вылетит из дома. С вылупленными глазами бросится наутек, а Виталий слегка затаив дыхание, вновь войдет в дом, чтобы в очередной раз там не обнаружить чего-то, что могло до смерти напугать несчастного бедолагу.
Это была игра с порядковым номером два. Первая со справляющими малую нужду женщинами была значительно интереснее, но и вторая Виталию нравилась.
Только задуманного не случилось.
Виталий, не используя какую-либо подсветку, оказался в непосредственной близости от предполагаемого бродяги. Заглянул за угол, – и готов был сам выскочить из дома, сшибая на своем пути любые препятствия, как до него это делали те самые незадачливые посетители. Чего он так испугался? Пройдет совсем немного времени, и Виталий не сможет дать на это какой-то вразумительный ответ, но в тот момент что-то нечеловеческое схватило его изнутри, сильно сдавило и пыталось, во что бы не стало задушить. Хотя его туманному взору открылся всего лишь человек, точнее что-то более похожее на силуэт, облаченный в одежду явно несоответствующую дню сегодняшнему. Но главное глаза, именно они душили Виталия. Они сделали его неподвижным, они же давали ему очевидный сигнал – бежать. Бежать на все четыре стороны одновременно, забыв обо всем на свете, включая братьев Дурадиловых и даже собственную маменьку Ирину Федоровну.
Но неподвижность взяла верх. Виталий бежал лишь мысленно, а страшный человек смотрел на него с расстояния пары метров. Желудок Виталия обрел пристанище рядом с мочевым пузырем, сделав неподвижность еще более основательной. Появилась противная капля пота на лбу. После этого незнакомец, все же мало похожий на человека, произнес всего лишь одну фразу, которая запомнилась Виталию на всю оставшуюся жизнь.
– А это ты.
Получалось, что этот монстр непросто знал Виталия, а, без всякого сомнения, принимал его за своего, но почти своего…
…Виталий тогда ничего не ответил. Он просто не мог. Язык подвел его, последовав примеру желудка, да и насколько всё это было реально, до конца в голове не укладывалось. Но в тот миг Виталий ждал от нечаянного визави каких-либо действий, но тот ничего не сделав вышел в соседнею комнату, которая была тупиковой (Виталий хорошо знал об этом), и после того пространство мгновенно прострелила тишина. В ней Виталий провел пять минут, никак не меньше, и только после этого, почувствовав возвращение желудка на место и очевидную реанимацию языка, Виталий решил заглянуть в ту комнату, где скрылся человек-тень. Как нетрудно догадаться, там никого не было.
…Затем прошло еще какое-то время. Сменились обычным образом, и кажется не один раз времена года. Так же стоял брошенный дом, так же гудел в его внутренностях холодный ветер. Никуда не делись любимые развлечения Виталия. На своем месте остались его размышления: что и здесь когда-то была самая обычная жизнь, может куда более нормальная, чем у него. Но ко всему этому как-то незримо и уже основательно добавилось то странное воспоминание, в котором был, и не был тот мрачный субъект, произнесший еще более таинственную фразу: – А это ты, которая ко всему нехорошему и несправедливому, часто проявлялась в совершенно мирных сновидениях Виталия, где Виталий не мог ничего произнести, не мог сдвинуться с места, а незнакомец еще пристальнее смотрел на него и иногда менял своё изречение, и оно, незначительно дополнившись звучало: – А это ты, снова здесь. Лишние слова врезались в голову. Виталий уже и сам хотел стать неодушевленным предметом, и было совсем неважно, что чаще всего человек-тень заставал Виталия в самый интересный момент, когда женщина с объемной грудью и такими же крупными бедрами, приподняв вверх легкое летнее платье, медленно снимала тонкие, почти невесомые трусики. И хорошо, что это был лишь сон, что этого не было в действительности, а вместо страшного субъекта была лишь маменька Ирина Федоровна, и так
6.
Весной, в её первый месяц бывают удивительно теплые дни. Конечно, подобное происходит, по большей части, в самом конце первого месяца календарно пришедшей весны, и что совершенно естественно случается чудесное тепло, по давно заведённому обычаю, в дневные часы, когда над головой ярко светит солнце, отсутствует любая мысль о непогоде. Да и морозный вечер в такие моменты уже не имеет возможности никого испугать – он слабеет, он становится мягким, а иногда и вовсе забывает о том, что ему положено поддерживать уходящую зиму, охранять её спешащие к закату арьергарды. От того вечер можно спутать с днем, и пусть нельзя увидеть солнца, зато как освежает пьянящая чистота недвижимой прохлады. Навылет стреляют с высоты бездонного неба, еще по-прежнему холодные звезды, но это не мешает отчетливо ощущать, что стоит подпрыгнуть и ты в один миг прикоснешься к самой низкой из них. А значит не зря ровно и сильно стучит сердце, не зря расширились легкие, но и в таком состоянии они ни в силах вместить в себя весь необходимый объем вечерней безмятежности – очень тихой, очень статной, но совсем неодинокой, а потому теплым и особенно своим выглядит почерневший снег. Совсем не страшит тонкий и ненадежный лёд, успевший затянуть дневные проталины, которые лишь на какое-то время сдались слабеющему дыханию зимы, а мысль о том, что не всё кончено, остается лишь мыслью. И пусть совсем скоро налетит сильная метель, ослепит собою всё вокруг, побесится, потешится, позлится и обреченно уберется восвояси. Снова солнце переборет тусклость, и снова днем закапает, знакомая с детства капель. Быстро пропадет наледь, в один миг вернутся лужи, еще больше размякнет, осядет снег. А затем наступит еще один вечер и будет он, как две капли воды похож на тот в котором ты уже был. Стоял и думал о чем-то далеком, не имеющим отношения ни к времени года, ни к свету неожиданно низко опустившихся звезд. А может было всё наоборот. И не было у тебя никаких мыслей помимо этого вечера. Не волновали тебя веселые или скучные обстоятельства, а был только этот момент – в нём ты, всецело поглощенный ощущением самого себя под куполом вечернего неба, чистого воздуха. И перед тобою сейчас склонилась, замерла вся красота и очарование вступившей в свои права, еще ранней, но всё же трогательно целующей тебя весны…
…Наверное, что-то подобное ощущал и Виталий, стоя в полном одиночестве возле брошенного дома с номером шесть. Видимо, в какой-то момент всё же остановилось время, и неизвестно о чём думал Виталий, но абсолютно точно, что он не почувствовал, не заметил, как рядом с ним оказался человек, а когда оцепенение все же пропустило через себя импульс чужого движения, то Виталий застыл, не веря своим глазам. Они видели копию его самого, точную от и до. Без помощи предмета именуемого в народе зеркалом.
Часть третья.
Две семьи, сны, реальность, воспоминания.
1.
Неудивительно, что мне потребовалось больше недели, чтобы привести в порядок, упорядочить те не совсем обычные рассказы, которые мы услышали от наших новых знакомых, как по отдельности, так и всех вместе. Хотя именно совместная процедура обсуждения ничего толкового не дала совсем. Наши гости не просто стеснялись друг друга. Они ревновали, они не хотели говорить чего-то лишнего, да и просто терялись. От того картина не складывалась. Напротив более усложнялась, и не могли нам помочь вопросы, которые очень умело и обстоятельно задавал Сергей Владимирович. Тогда и было решено говорить по отдельности, а уже потом мне предстояло попробовать составить из этого цельную палитру, причем хотелось не упустить ни одной детали. Самым необычным, почти непостижимым было то, что всем им было суждено оказаться вместе. Сделать это намного позже тех событий, которые и были основой всего. Что говорить о том, что они не могли воспринять всё это в нормальной реальности. Не могло подобное уместиться в их головах. Что угодно, пусть будет совпадение, пусть случайность. Но только не злой умысел, не предначертание чужой, совсем недоброй силы. Да и опасность, не выглядела близкой, терялась в предчувствиях, суевериях, странных ощущениях. Конечно, пролазила внутрь теми самыми воспоминаниями, но не более. От того и было нам трудно найти общую почву под ногами. От того, как бы ужасно это не звучало, нам был необходим следующий ход со стороны, так называемых одинаковых людей. Только все же вернемся к Анне и Виктору, Варваре и Алексею, ко всему, что связывало их, к тому, что их разъединяло…
…Виктор видел страшный сон. Никаких монстров, кровавых сцен, мистических, темных призраков в нем не было. Напротив была обычная обстановка, были знакомые лица. Только находились они, и он с ними на совершенно чужой, незнакомой территории, которая самым непостижимым образом старалась проникнуть в сознание Виктора, одной единственной мыслью: всё не чужое, а наоборот, всё это твоё, всё это принадлежит тебе, твоей семье.
Неказистый домик, окрашенный темно синим. Два окна, с белыми наличниками и рамами. Темный и старый шифер сверху. Скрипучая калитка, которая никак не хотела садиться на свое место. Выше пасмурное небо, и тучи всей своей тяжестью согнувшие к земле две невысокие черемухи.