Возле кладбища: одинаковые люди

Прокофьев Андрей Александрович

Хотя Петра Андреевича, что естественно искали. И даже участвовали в этом товарищи из чрезвычайной комиссии. Они же на полном серьезе уверяли: что отношения к пропаже Василькова не имеют. Пришлось сыновьям поверить. Только Петра Андреевича так и не нашли.

А вот Скупихвостов в те дни никуда не пропадал. Был он значительно моложе Петра Андреевича, и еще почти двадцать лет прожил на самой центральной городской улице, в красивом каменном доме, возле которого вечером ярко горели два фонаря уличного освещения. За это время он состарился. Возрастом догнал давно пропавшего купца Василькова. Осенью тридцать седьмого года ему тоже стукнуло семьдесят, и после он пропал, уподобившись Петру Андреевичу. Только вот направление его исчезновения не стало тайной для родных. Было оно довольно избитым клише, и совсем неудивительно, что никто этому особо не удивлялся, а лишь вздыхал и шептал недобрым тоном, но в сторонке,

но более тайком. И зачем иначе? Посторонним с глаз долой, да и забыли. А свои поплакали, попричитали – успокоились, да и много ли их тогда было? Честно не знаю. Для меня эта история на этом и закончилась, а впрочем, что же с домом, имеющим порядковый номер шесть.

Простоял он долго. Как уже понятно с избытком пережил первого хозяина. Следом не заметил исчезновения своего архитектора. Да и тех, кто приложил к возведению дома свои руки, пережил, без всякого сомнения. Одних быстро, других значительно позже, но пережил точно. Потому что в конце восьмидесятых, когда его внутреннее убранство покинули люди, он стоял, не покосившись и нисколько не осев. Просто готовился к заслуженной реставрации, которая так и не случилась. Но в те дни, когда я с ним познакомился, он еще сохранял оконные рамы, большинство стекол, межкомнатных дверей, полов, свою единственную лестницу. Наверное, еще надеялся на обещанную реставрацию, и может, не знал о том, что подобные надежды тщетны, так как было в это время не до этого, и куда более важные проблемы игнорировались новой властью без особых сожалений, несмотря на многочисленные обещания.

Естественно, что время потихоньку делало своё дело. Неумолимо ветшал дом, терял с годами выработанную гордость, с ней испарялась его внешняя стать, и хотя не нарушалась геометрия, что-то незримое всё больше обволакивало строение паутиной безысходности. Трудно это объяснить, куда легче почувствовать, стоя напротив. Сливаясь с холодным ветром, который безнаказанно гулял по комнатам, влетая в одни пустые проемы окон, вылетая через другие. Поднимая пыль и создавая гулкое свистящее эхо от своего движения. Еще запах. Его тоже нужно ощутить. Нет, я не о запахе пристанища бродяг, который тоже имел место на первом этаже. Я о запахе старости, о запахе нежилого. Того, что точно знает, – жизнь сюда не вернется. Никогда не вернется, и остается лишь дождаться, когда пробьет неминуемый час исхода. Тогда возле дома появятся люди, с ними будет техника, голоса, смех. Но через несколько дней не станет самого дома.

Но пока он еще стоял. Вызывая у граждан много вопросов. Почему не реставрируют? Почему медлят со сносом строения, если не имеет он исторической ценности? Ответа, лежащего на поверхности, не было. Его нужно было искать, нужно было обратиться в администрацию. Но ясно, что праздное любопытство никогда не идёт далее самого любопытства, и вопрос, как правило, умирает, не дождавшись ответа, спустя десять метров в сторону. Поэтому всё оставалось на своих местах. Продолжал стоять брошенный дом, продолжал свистеть ветер. Всё более накапливалась ветхость, всё меньше оставалось половых досок, и всё большее количество мусора скапливалось внутри, хотя вроде никто специально туда его не выкидывал.

5.

Виталий был уверен, что видел Афанасия до того, как они познакомились. Было это в тот год, когда они с маменькой Ириной Федоровной переехали на новое место жительство, и соседний дом сразу бросился Виталию в глаза. Он просто притягивал к себе всё возможное внимание, не выходил из головы, и уже на третью ночь приснился Виталию во сне. Выглядел он во время сновидения так же, как и в натуральном виде. Был кошмарно старым. Отсутствовали входные двери, не было в окнах ни одного стекла, а передвигаться внутри было и вовсе опасно. Окрестные жители поживились многими рамами, досками, брусками, которые пошли на обогрев их скудных домишек, что располагались на соседней улице. Виталий лично видел неприятного мужика с черной курчавой бородой, который страстно, не обращая ни на кого внимания, вытаскивал доски, что-то напевая себе под нос. Виталий тогда сделал ему замечание и даже пригрозил, что позовет людей. Но мужик лишь рассмеялся, странно улыбнулся и еще более загадочно произнес.

– Так нет никого, кого ты позовешь.

Виталий обернулся, и действительно вокруг было совершенно пусто. Лишь низкие тучи, лишь холодный ветер, а рядом с ним только этот мужик с черной кучерявой бородой, да брошенный страшный дом. Виталий развернулся, побежал. А когда остановился, то мужика не было. Оставался дом, но и он от чего-то показался, куда более приветливым.

Еще была кособокая лестница, по которой с большой осторожностью, но можно было подняться на второй этаж. Еще кругом валялся мусор. Много бутылок и пакетов, пачки из-под сигарет, засохшие человеческие экскременты. Зачем

говорить об обычной грязи и пыли, о разбитом стекле? Что вспоминать об постоянно мелькающих возле бывшего дома купца Василькова бродягах? И зачем было слушать маменьку Ирину Федоровну, которая говорила откровенную чушь: что дом будут реставрировать, он отлично сохранился, выглядит почти новым, и поэтому не стоит там шататься. Наверное, маменька не могла хорошо рассмотреть, как выглядит дом. Да и остальные тоже не могли того сделать, потому, что странным образом с маменькой соглашались. А от чего так? Об этом Виталий старался не задумываться. Если они все хотят видеть дом иным, то пусть видят. Зачем обманывать его Виталия, вот это не совсем понятно. Хотя стоит ли об этом особо. Виталий, сопоставляя свои ощущения, как-то быстро решил: не стоит.

Правда, нужно признаться, что имелось во всем этом непонятном разнообразии еще одна важная особенность. Не совсем понятная Виталию, она распространялась по всем близлежащим окрестностям нехорошим слухом, вслед за которым рождались домыслы, а за ними, как и полагается, появлялись легенды.

Когда на улице опускалась темнота, когда затихала и без того спокойная проезжая часть, а вместе с ней исчезали человеческие голоса, то дом номер шесть погружался в только ему известную дрему. Это начинали чувствовать все, и тогда никто из местных, и даже малость осведомленных бродяг, не посещали дома с номером шесть.

Были тени, были слухи. Никого вроде не убили, но и без этого было не по себе, и что-то навязчиво передавалось людям. Они же делали свои выводы, распространяли их дальше, и через какое-то время только незнающий, совершенно чужой человек, мог отважиться обследовать руины былой жизни в бывшем доме купца Василькова. Естественно, что всё это доходило до Виталия, и не один раз он хотел спросить обо всем этом у Афанасия, еще о том, что он тогда делал в доме номер шесть, когда Виталий в первый раз увидел его. Только было это несколько позже, а до того Виталий много раз выслушивал предупреждения маменьки Ирины Федоровны: Ходить в брошенный дом опасно, оттуда можно и не вернуться. Виталий каждый раз утвердительно кивал головой, но маменьке не верил. И может она бы и не настаивала на своих нотациях, если бы однажды не поймала Виталия за не самым пристойным занятием, в этом самом доме. История эта была для Виталия совсем уж неприятной, и она не была связана с призраками или прочими суевериями. Всё было куда проще, и затем было очень стыдно слушать маменьку, которая неожиданно или намерено, застукала Виталия за самым банальным подглядыванием.

Дело в том, что в то время Виталий еще не имел половой связи с особами противоположного пола. Не имел её он и далее, пока жива была маменька. Только после смерти маменьки, Галина живущая этажом выше, то ли подарила Виталию неизведанное до этого наслаждение, то ли просто совратила неискушенного Виталия, чтобы впоследствии спокойно пропивать его и без того небольшую пенсию по состоянию здоровья.

А тогда еще нет. Да и не было это дело чем-то постоянным. Просто случалось, и внезапно подкарауленная удача была сильным удовольствием, от которого невозможно было отказаться. В общем, через бывшую парадную дверь (была еще со стороны двора) иногда заходили люди, чтобы естественным образом справить малую нужду. Чаще это были мужчины, но иногда появлялись и женщины. Редко были они по одной, как правило, по двое, или даже трое. Старательно они оглядывались во все возможные стороны, иногда смеялись, иногда громко разговаривали, но никогда не видели Виталия. Принимали естественную позу, приподняв платья или юбки. Освобождались от нижнего белья, а Виталий в это время находился в соседнем помещении и даже не в нем самом, а в необычном углублении, которое раньше было то ли подполом, то ли подвалом. Зато видно было ему всё очень уж хорошо, поскольку его глаза находились на одном уровне с тем, что и хотел страстно лицезреть Виталий. Ни одна из женщин его не заметила, ни одна его даже не почувствовала.

Он же больше всего на свете боялся братьев Дурадиловых, а поймала его собственная маменька. Еще хорошо, что в тот самый момент маменька дождалась, пока справят свою естественную нужды две пьяные бабёнки, и только затем состоялся этот постыдный разговор. Точнее в большей степени монолог, который озвучивала маменька, а Виталий и сегодня хорошо помнил почти каждое ею произнесенное слово. Помнил, что клялся больше здесь не бывать, и еще лучше запомнил, что после такого конфуза нужно быть осторожнее. И теперь уже не сидел возле заброшенного дома, но когда удача сама шла к нему в руки, то не мог удержаться. Затем еще более жёстко каялся, но маменька его больше не ловила. Может, поверила ему на слово, а может просто смирилась с извращенным желанием сыночка, которое исходило из вполне нормальной, но по многим факторам нереализованной потребности противоположного пола.