Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне

Ремарк Эрих Мария

– Говорит, хотел к детям. Говорит, они теперь с голоду помрут, – доложил он.

– Глупости. Не помрут. Где они?

Полицейский наклонился.

– Не говорит. Говорит, их тогда выселят. У них нет разрешения на жительство.

– Чепуха. Что он сказал?

– Он сказал, чтоб вы ему простили.

– Что? – переспросил удивленно офицер.

– Он просит его простить, что он причинил вам столько хлопот.

– Простить? При чем тут прощение? – Офицер посмотрел на старика на дне машины и покачал головой.

Грузовик

остановился перед пунктом «скорой помощи».

– Давайте его туда! – скомандовал офицер. – Осторожно. Роде, вы останетесь с ним, пока я не позвоню.

Старика подняли. Штайнер нагнулся к нему.

– Мы найдем твоих детей. Мы им поможем, – сказал он. – Слышишь, старина?

Еврей закрыл глаза и снова открыл их. Потом трое полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и безжизненно волочились по булыжнику.

Через минуту двое полицейских вернулись и влезли на грузовик.

– Он что-нибудь сказал? – спросил офицер.

– Нет. Он уже совсем позеленел. Если это позвоночник, он долго не протянет.

– Одним евреем меньше будет, – сказал полицейский, который бил Штайнера.

– Простить! – пробормотал офицер. – Ну и ну. Смешные люди.

– Особенно в наше время, – сказал Штайнер.

Офицер выпрямился.

– Молчать, большевик! – прорычал он. – Мы из вас вашу спесь выбьем!

Арестованных доставили в участок на Элизабетпроменаде. Со Штайнера и Керна сняли наручники, потом их посадили вместе с остальными в большую полутемную камеру. Люди сидели молча. Они привыкли ждать. Только толстая блондинка, хозяйка ночлежки, не переставая жаловалась на судьбу.

Около девяти одного за другим стали вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились двое полицейских, писарь в штатском, знакомый офицер и пожилой полицейский комиссар. Комиссар сидел в деревянном кресле и курил сигареты.

– Анкеты, – сказал он человеку за столом.

Писарь был худой прыщавый человек, похожий на селедку.

– Имя? – спросил он неожиданно низким голосом.

– Людвиг Керн.

– Родился?

– Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.

– Значит, немец?

– Нет. Не имею подданства. Выселен.

Комиссар поднял глаза.

– Ведь вам двадцать один? Что же вы натворили?

– Ничего. Мой отец был выслан. Так как я был тогда несовершеннолетний, то и я тоже.

– А почему ваш отец?..

Керн замолчал на мгновение. Год эмиграции научил его следить за каждым своим словом при разговоре с властями.

– На него поступил ложный донос как на политически неблагонадежного, – сказал он наконец.

– Еврей? – спросил писарь.

– По отцу. Мать немка.

– Ага.

Комиссар стряхнул на пол пепел сигареты.

– Почему же вы не остались в Германии?

– У нас отобрали паспорта и выслали. Если бы

мы остались, нас бы посадили. А если уж сидеть, то лучше в другой стране, а не в Германии.

Комиссар сухо засмеялся.

– Могу себе представить. Как же вы без паспорта перешли через границу?

– На чешской границе тогда было достаточно простой справки с места жительства. У нас она еще была. С такой бумажкой в Чехословакии можно было жить три дня.

– А потом?

– Мы получили временную прописку. На три месяца. Потом нам снова пришлось уехать.

– Вы уже давно в Австрии?

– Три месяца.

– Почему вы не сообщили в полицию?

– Потому что тогда бы меня выселили.

– Гм. – Комиссар похлопал по ручке кресла. – Откуда вам это известно?

Керн умолчал, что, когда он и его родители в первый раз перешли австрийскую границу, они сразу же сообщили в полицию. В тот же день их отправили обратно.

Перейдя через границу во второй раз, они больше не сообщали об этом в полицию.

– Может быть, это не так? – спросил он.

– Не задавайте вопросов. Ваше дело – отвечать, – грубо оборвал писарь.

– Где теперь ваши родители? – спросил комиссар.

– Мать в Венгрии. Ее там прописали. У нее венгерское происхождение. Отец был арестован и выслан, когда меня не было в отеле. Я не знаю, где он!

– Ваша профессия?

– Был студентом.

– На что вы жили?

– У меня было немного денег.

– Сколько?

– Здесь двенадцать шиллингов. Остальное у знакомых. – Кроме этих двенадцати шиллингов, у Керна не было ни гроша. Он заработал их, торгуя мылом, духами и туалетной водой. Но если бы он в этом сознался, его оштрафовали бы за противозаконный труд.

Комиссар встал и зевнул.

– Это последний?

– Еще один внизу, – сказал писарь.

– Будет то же самое. Много шума из ничего. – Комиссар покосился на офицера. – Одни только иностранцы без прописки. Не похоже на коммунистический заговор, а? Кто сделал заявление?

– Хозяин такой же дыры. Только с клопами, – сказал писарь. – Конкуренция, вероятно.

Комиссар засмеялся. Вдруг он заметил, что Керн еще в комнате.

– Увести. Сами знаете, что положено: четырнадцать дней ареста и выселение. – Он еще раз зевнул. – Пойду съем гуляш и выпью пива.

Керна привели в камеру меньше прежней. Кроме него в ней находилось еще пять арестованных: в том числе поляк из пансиона. Через четверть часа привели и Штайнера. Он сел около Керна.

– Первый раз в тюряге, малыш?

Керн кивнул.

– Ну и как? Чувствуешь себя убийцей?

Керн скривил губы:

– Вроде того. Вы знаете, тюрьма… у меня еще старые представления об этом.

– Это еще не тюрьма, – поучал его Штайнер. – Это каталажка. Тюрьма будет потом.

– Ты уже был?