Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
– Пойдете дальше до Моравы. Держитесь левой стороны, чтобы оставаться в тени кустарника. Река сейчас мелеет. Вы ее легко перейдете вброд.
Они пошли, теперь уже одни. Было очень тихо. Через несколько минут Керн оглянулся. На горизонте маячил черный силуэт чиновника. Он наблюдал за ними. Они двинулись дальше. На берегу Моравы они разделись. Одежду и багаж свернули в один узел. Коричневая болотная вода отливала серебром. На небе были звезды и облака и иногда пробивался месяц.
– Я пойду вперед, – сказал Штайнер. – Я выше ростом.
Они шли вброд. Керн ощущал, как холодная таинственная вода поднимается все выше по телу, словно не желая его отпускать.
Они вылезли на противоположный берег и наскоро вытерлись своими носовыми платками. Потом оделись и пошли дальше. Через некоторое время Штайнер остановился.
– Мы перешли через границу, – сказал он. В прозрачном свете месяца его глаза были светлыми и почти стеклянными. Он взглянул на Керна. – Разве здесь другие деревья? Или по-другому пахнет ветер? Разве здесь не те же звезды? Разве иначе умирают здесь люди?
– Нет, – сказал Керн. – Не это. Но я чувствую себя здесь иначе.
Они сели под большим буком, где их скрывала тень. Перед ними простирался пологий луг. Вдали мерцали огни словацкой деревни. Штайнер развязал рюкзак, чтобы найти сигареты. При этом он посмотрел на чемодан Керна.
– Я пришел к выводу, что рюкзак практичнее чемодана. Он не так бросается в глаза. Можно сойти за безобидного туриста.
– Туристов тоже проверяют, – возразил Керн. – Все, что похоже на бедность, проверяют. Лучше всего была бы машина.
Они закурили.
– Через час я пойду назад, – сказал Штайнер. – А ты?
– Я попытаюсь добраться до Праги. Полиция там лучше. Там можно легко получить прописку на пару дней, а дальше будет видно. Может быть, я найду отца и он мне поможет. Я слышал, что он там.
– Ты знаешь, где он живет?
– Нет.
– Сколько у тебя денег?
– Двенадцать шиллингов.
Штайнер порылся в кармане пиджака.
– Вот еще немного. Этого должно хватить до Праги.
Керн поднял глаза.
– Бери спокойно, – сказал Штайнер. – У меня есть еще. – Он показал несколько банкнот. В тени деревьев Керн не мог рассмотреть, какие это были деньги. Мгновение он колебался. Потом взял деньги.
– Спасибо, – сказал он.
Штайнер не ответил. Он курил. Когда он затянулся, сигарета вспыхнула и осветила его скрытое тенью лицо.
– Почему ты, собственно, эмигрант? – спросил нерешительно Керн. – Ты же не еврей?
Штайнер немного помолчал.
– Нет, я не еврей, – сказал он наконец.
Что-то зашуршало сзади них в кустах. Керн вскочил.
– Заяц или кролик, – сказал Штайнер. Потом он повернулся к Керну. – Чтобы ты вспомнил об этом, малыш, если когда-нибудь отчаешься. Тебе удалось уйти оттуда, тебе, и твоему отцу, и твоей матери. Мне удалось уйти – но моя жена в Германии. И я ничего о ней не знаю.
Что-то снова зашуршало сзади них. Штайнер загасил сигарету и прислонился к стволу бука. Начало холодать. Над горизонтом висел месяц. Месяц, похожий на кусок мела и такой же безжалостный, как в ту последнюю ночь…
После побега из концлагеря Штайнер неделю скрывался у одного из друзей. Сидел взаперти на чердаке, готовый в любой момент бежать по крыше, если услышит подозрительный шум. Ночью друг приносил ему хлеб, консервы и пару бутылок с водой. На вторую ночь он принес ему несколько книг. Штайнер читал их в течение дня, чтобы отвлечься. Нельзя было зажигать свет и курить. Для прочих
– Мария знает? – спросил Штайнер в первую ночь.
– Нет. Дом под наблюдением.
– С ней что-нибудь случилось?
Друг покачал головой и вышел.
Штайнер спрашивал всегда одно и то же. Каждую ночь. На четвертую ночь друг наконец сообщил, что видел ее. Теперь она знает, где Штайнер. Ему удалось ей шепнуть. Утром он ее снова увидит. В толпе, на недельном рынке. Весь следующий день Штайнер писал письмо, которое должен был передать ей друг. Вечером он разорвал письмо. Он не знал, наблюдают ли за ней. Ночью он по той же причине попросил друга больше не встречаться с ней. Еще три ночи он провел на чердаке. Наконец друг принес деньги, билет на поезд и костюм. Штайнер постриг себе волосы и вымыл голову перекисью водорода. Потом сбрил усы. Перед обедом он ушел. У него была куртка, какую носят монтеры, а в руках ящик с инструментами. Штайнер должен был немедленно уходить из города. Но он не выдержал. Он не видел жену уже два года. Он пошел на рынок. Через час он ее увидел. Его начала бить дрожь. Жена прошла мимо, но его не заметила. Штайнер пошел за ней и, нагнав, сказал в спину: «Не оглядывайся. Это я. Иди дальше! Иди дальше!»
Ее плечи задрожали, она откинула голову назад. Потом пошла дальше. Но она шла как во сне, вся отдавшись шепоту, раздававшемуся позади нее.
– Тебе что-нибудь сделали? – спросил голос за ее спиной.
Она покачала головой.
– За тобой следят?
Она кивнула.
– И сейчас?
Она колебалась. Потом покачала головой.
– Я сейчас ухожу. Попробую вырваться. Я не могу тебе писать. Это опасно для тебя. – Она кивнула. – Ты должна со мной развестись. – Женщина на секунду задержала шаг. Потом пошла дальше. – Ты должна со мной развестись. Ты пойдешь завтра туда. Ты скажешь, что разводишься со мной из-за моих убеждений. Ты скажешь, что раньше ни о чем не знала. Ты поняла? – Женщина шла дальше выпрямившись, словно окостенев. – Пойми, – зашептал Штайнер. – Это для твоей безопасности. Я сойду с ума, если они что-нибудь тебе сделают. Ты должна развестись – тогда они оставят тебя в покое. – Женщина не ответила. – Я люблю тебя, Мария, – сказал Штайнер тихо, сквозь зубы, и его глаза вспыхнули от возбуждения. – Я люблю тебя, и я не уйду, пока ты не пообещаешь! Я вернусь обратно, если ты не пообещаешь! Ты слышишь меня? – Наконец женщина кивнула. Ему показалось, что прошла вечность. – Ты обещаешь? – Женщина медленно кивнула. Ее плечи упали. – Я сейчас сверну и выйду справа. Сверни налево и иди мне навстречу. Ничего не говори, ничего не делай! Я хочу тебя видеть. Потом я уйду. Если ты ничего не услышишь, значит, я вырвался.
Женщина кивнула и пошла быстрее.
Штайнер завернул за угол и пошел вверх по проходу между мясными рядами. Перед прилавками торговались женщины с корзинками. Блестевшие на солнце кровавые куски мяса казались белыми и невыносимо воняли. Мясники орали. Но вдруг все исчезло. Стук топоров по деревянным колодам превратился в тонкий звон косы. Были только березы, скошенный луг, свобода, ветер, любимые шаги, любимое лицо. Их глаза встретились и не могли расстаться, и в них было всё: боль, и счастье, и любовь, и разлука, жизнь, вспыхнувшая огнем на их лицах, страсть, мука, нежность и отречение, неистовое кружение тысяч блестящих ножей.