Возлюби врага своего

Шляпин Александр

Я предчувствовал, что с минуты на минуту начнется планомерный минометный обстрел. В минуты такого напряженного противостояния я мгновенно принял на себя командование. Я тогда решил сохранить жизни наших солдат и чувствовал, что смогу это сделать даже ценой собственной.

Полицаи не ожидали, что во время войны обстановка на поле боя меняется с удивительной скоростью и, не дожидаясь минометного обстрела, мы в последний раз на этой войне вступили в бой. Правда бой этот был не с регулярными войсками, а с предателями и военными преступниками, которых мы ненавидели в связи с их продажностью.

Мы врукопашную

бросились на очумевших русских полицаев и бандитов и в течение нескольких минут заставили их сложить оружие. На всю нейтрализацию этой группы мы потратили не более двадцати минут, чем спасли жизни многим моим товарищам по оружию.

Царев, держа в руках белый кусок ткани, смело пошел навстречу оцеплению. В такой тяжелой и напряженной обстановке была даже вероятность от своих же получить пулю, но он благополучно вышел из этого смертельного котла.

Уже через несколько минут из динамика агитационной машины послышались призывы к полнейшей сдаче. Нам было рекомендовано, все оружие держать на поднятых вверх руках и при выходе к месту блокирования складывать его с левой стороны коридора. Полицаи, загнанные в угол, под конвоем наших солдат и офицеров первыми выходили из окружения, заложив руки за голову. Наши бойцы, собрав их вооружение, шли за ними и скидывали все это оружие, как предписывало командование истребительного отряда НКВД. Русские солдаты, держа автоматы наготове, стояли по обе стороны коридора и сурово всматривались в заросшие и истощенные жалкие лица своих бывших врагов. С каждой минутой куча оружия росла прямо на глазах. Винтовки, автоматы, пулеметы, пистолеты, гранаты с грохотом падали в одно место, постепенно создавая смертоносный железный курган.

Василий вышел навстречу и встретил меня с улыбкой на лице, широко расставив свои руки. Для многих «Иванов», стоящих в оцеплении, такое братание с врагом стало полной неожиданностью. Многие недоуменно переглядывались между собой, видя, как русский старшина лобызается с немецким унтер-офицером.

Вот тогда в эту самую минуту я вдруг понял, что моя война закончилась навсегда. На душе было странное чувство, ведь мне повезло, необычайно повезло выжить в этой бойне. В отличии миллионов павших на этой войне, я был жив, и теперь имел возможность стать свидетелем возрождения новой Германии.

Всех полицаев и прочих врагов народа тут же организовали и, посадив в машины, вывезли в Ленинград, где они были заключены в знаменитую тюрьму «Кресты». Нам же судьба даровала более снисходительное отношение, и все солдаты и офицеры вермахта были распределены по лагерям военнопленных.

Мне в то время выпала настоящая честь и я в отличие от своих соотечественников имел не только свободный выход в город, но и даже был зачислен в партийную школу. Через полгода в мае война закончилась. Правда, от этой победы нашим пленным лучше не стало. Многих из наших солдат и офицеров в те годы осудили военным трибуналом к длительным срокам заключения, а особо отличившихся и к смертной казни.

В жуткий период начавшихся репрессий Бог прикрыл нашу группу. Трибунал учел те обстоятельства, при которых мы сдали властям всех врагов народа, чьи руки были обагрены людской кровью.

Почти во всех крупных городах на площадях стояли виселицы, и победивший в этой войне народ старался от души насладиться своей местью к тем, кто когда-то убивал

и сжигал их дома. Не миновала месть и тех, кто предал свой народ. Особо рьяных вешали и расстреливали, а тех, кто кровью свои руки не окропил, сослали далеко в сибирские лагеря.

Со временем, отношение к нам со стороны русских заметно изменилось. Мальчишки перестали бросаться камнями, а русские бабы иногда даже угощали наших пленных молоком и хлебом.

Постепенно-постепенно великая Россия стала оправляться от последствий войны и уже с 48 года в сторону моей Родины потянулись первые эшелоны с амнистированными пленными. Теперь уже нам предстояло восстановить свою страну, которая точно так же, как и Россия лежала в руинах и развалинах. В те времена о фашизме уже никто не вспоминал и никто тогда не хотел говорить об этом, придав этой теме всенародное табу.

В свой уютный и тихий Ордруф я вернулся лишь в пятидесятом году, пробыв все это время в русском плену, почти шесть лет. Во время обучения в партийной антифашистской школе в Красногорске под Москвой, нас в течение нескольких месяцев убеждали в пагубности национал-социалистической идеи фюрера и рисовали перспективы новой жизни.

Из нас, тех, кто вовремя осознал весь кошмар этой войны, всю её пагубность и бесперспективность, в этих школах ковали новые коммунистические кадры для новой социалистической державы.

В отличие от других пленных, которые нас считали предателями своей Родины, предателями присяги фюреру, мы пользовались преимущественными льготами. Мы свободно передвигались и имели хорошее калорийное питание, имели как никто другой хоть какие-то дальнейшие перспективы в мирной жизни.

Все это время я не упускал возможности найти Марию. Я никак не мог забыть эту русскую девочку, которая ценой своей свободы сохранила мне жизнь. Не мог забыть её голубые глаза, не мог забыть своего сына, которого она подарила мне накануне нашей разлуки. Все мои поиски были тогда тщетны и мне пришлось вернуться домой, так и не найдя её.

Возвращение в Германию. 1950 год

Вернувшись домой, я не мог себе представить, что некогда уютный городок во время войны ничуть не пострадал. Некогда бывшие казармы Карла Вильгельма, построенные еще в 1911 году, на правах хозяев теперь занимали русские войска. А стрельба на полигоне русских танков и артиллерии доносилась до Ордруфа лишь как напоминание о пережитой войне.

Словно после далекого и страшного путешествия, наполненного всевозможными приключениями, познавший смерть, любовь и предательство, я шел по своему городу, наслаждаясь красотой цветущих каштанов. Мне не верилось, что моя десятилетняя одиссея в России закончилась, и радость спокойной и тихой жизни навсегда поселятся под крышей родительского дома.

Как и в минуты предчувствия атаки, как в минуты награждения меня фюрером и во время русской бомбардировки, мое сердце билось в предчувствии встречи с матерью и до боли дорогим отчим домом. С каждым шагом, приближающим меня к дому, сердце отбивало ритм полковых барабанов.

Я проходил по тем мощеным улицам, которые напоминали мне, как мы безусыми юнцами гордо вышагивали в форме гитлерюгенд и совсем не понимали тех последствий, которые несет на себе безмерная и эгоистичная любовь к своему Отечеству, взращенная на ненависти к другим расам.