Возлюбивший войну
Шрифт:
В голосе Нега слышалось ликование, от его истошного вопля у него, наверно, так вздулась шея, что в нее врезался ларингофон.
Действительно, самолеты оказались «тандерболтами», чего мы никак не ожидали; впрочем, никакой пользы они нам не принесли.
Я настроил приемник на диапазон «С», зарезервированный для связи с истребителями, и слышал, как полковник Юинг – он шел во главе первого соединения – орал, пытаясь связаться с П-47: «Крокет»! «Крокет»! Вы слышите меня? «Болтун-один» вызывает «Крокет»!» Я не разобрал, что отвечали истребители, ибо немцы глушили этот диапазон. Но по нервозности Юинга можно было понять, что передовому соединению приходится туго.
Наши подразделения шли рассредоточенным строем по высоте, чтобы позволить «тандерболтам» применять их
Малыш Сейлин видел, как были сбиты две «крепости» из верхней авиагруппы. Фарр доложил, что снизу устремляется к нам еще одно звено немецких истребителей.
Я взглянул на наручные часы. Два двадцать одна. Предполагалось, что в два двадцать шесть мы достигнем бельгийского города Эйпена в юго-восточной части страны, когда-то отданного немцами Бельгии в виде компенсации за все страдания, которые она перенесла в войне, якобы призванной обеспечить мирный расцвет демократии на всей планете; здесь нам предстояло повернуть на юг, обойти ненавистные районы Рура, прикрытые мощной зенитной артиллерией, и лететь над относительно открытой местностью. Ничто не обещало никаких перемен в Эйпене, если не считать перемены курса, но мысленно я цеплялся за этот поворотный пункт, как за самую важную веху полета. Он находился в пяти минутах. Вот эти пять минут мне и нужно было пережить. После Эйпена я намеревался поставить себе другую цель и постараться достичь ее, но не стоило преждевеременно заглядывать вперед. Главное – Эйпен. Пять минут…
Так я учился понимать, что время тоже одно из слагаемых опасности. Я не мог вынести мысли о тех трехстах двадцати двух минутах, что отделяли нас от момента, когда мы в случае удачи (чего в действительности не произошло) пересечем в Феликстоу английское побережье и окажемся в безопасности; единственное, что я еще мог, – это убеждать себя в необходимости выжить следующие пять минут; вот к чему я заставлял себя стремиться.
Слева, над Ахеном, я увидел сплошное стадо аэростатов воздушного заграждения – они показались мне жирными свиняьми, обитающими высоко над землей.
ФВ-190 вновь перешли в атаку, сосредоточив свой удар, как и следовало ожидать, на верхней эскадрилье. В те дни немцы блестяще осуществляли тактику совместных действий не только между самолетами одного звена, но и между звеньями и, напав на одно из наших подразделений, стремились последовательными заходами разгромить его, а затем уже переключались на другое.
Еще не закончилась первая атака на нашу верхнюю группу «крепостей», как уже началась вторая.
Вторая атака и выявила нечто новое на протяжении все тех же пяти минут. Первым обнаружил это и сообщил остальным Прайен.
Вначале он доложил, что один из немецких истребителей намеревается напасть на нас с хвоста, но спустя несколько минут сообщил, что, судя по следам трассирующих пуль, истребитель атакует не нас, а нижнюю эскадрилью.
– Святая Богородица! – воскликнул Прайен. – Взорвался!.. Нет, не взорвался… Смотрите, у него большая пушка или еще что-то… Вспышка!.. На самолете вспышка… Она закрыла весь самолет… – Прайен докладывал бессвязно, но каким-то монотонным, даже равнодушным голосом, однако от его стаккато и от его слов веяло чем-то жутким. – Подождите… – продолжал он. – Я вижу всю эту проклятую штуку – она похожа на снаряд и появилась после вспышки, но двигалась так медленно, что я успел ее рассмотреть. Она взорвалась среди самолетов нашей нижней эскадрильи; разрыв черный, как дым зенитного
– Ну, хорошо, Прайен, – вмешался я. – Помолчи, дай сказать другим.
Так я поддерживал некое подобие дисциплины на внутреннем телефоне. Ради всех нас я хотел заставить Прайена замолчать как можно скорее – не потому, что меня или других могло испугать само новое оружие немцев, описанное Прайеном. Нет, меня угнетала новизна, сознание того, что в небе появилось неведомое нам дотоле оружие, страшное не своими яркими вспышками, в блеске которых скрывались даже самолеты-носители, и не огромными клубами черного дыма, вдвое большими, чем разрывы обычных снарядов, а страшное своей новизной. Немцы постоянно удивляли нас какими-нибудь неожиданными новшествами: бомбы замедленного действия, падавшие на маленьких парашютах, ракеты, бомбометание по воздушным целям с пикирования, разноцветные разрывы зенитных снарядов. И всегда нас больше пугала эта неожиданность, чем сама новинка. Но чем же все-таки устрашали новые типы оружия? Возможно, уже тогда мы в паническом страхе предвидели появление чего-то ужасного? Возможно, уже в те далекие дни у нас возникала страшная догадка, что противник внезапно применит новинку, которая окажется последней. Она покончит с нами, с войной, со всем миром – со всем одновременно.
Под нами был Эйпен. Все же я добрался до него.
– Ну хорошо, давайте теперь поболтаем, – распорядился я. – Докладывайте обстановку.
– В секторе десяти часов, высоко… – начал было Хендаун и замолчал.
– Продолжай.
– Наши истребители, – снова заговорил Хендаун, скрывая за официальным тоном глубокую озабоченность, – наши истребители возвращаются на базу.
– Сукины дети! – выругался Фарр, словно «тандерболты» предавали нас; в действительности же они просто обладали ограниченным радиусом действия.
Мой следующий отрезок времени до того, как мы должны будем перейти к решению очередной задачи – перемене курса на 49 градусах 45 минутах северной широты и 08 градусах 20 минутах восточной долготы, то есть примерно между Дармштадтом и Гейдельбергом, составлял двадцать девять минут, и могу только сказать, что в течение этих минут мы подвергались самой яростной и длительной атаке из всех пережитых ранее и что именно в это время началась та почти незаметная, но не вызывающая сомнений перемена в Мерроу, которую я ждал, на которую, стыдясь, втайне надеялся и которой боялся.
Уже через семь минут после того, как скрылись «тандерболты», немцы предприняли три новые атаки, хотя еще продолжались первые две. Нам оказали честь своим вниманием по меньшей мере семьдесят истребителей.
Вне досягаемости нашего огня, как всегда, болтался в своем «мессершмитте-109» все тот же наводчик – «тренер».
Сразу за Эйпеном он организовал серию ожесточенных групповых атак. Вначале на нас набрасывалось небольшими волнами – в лоб или с хвоста – штук двенадцать ФВ-190 или МЕ-109, летевших то на одной с нами высоте, то чуть выше или ниже; приближаясь к нам или пронизывая наш строй, они вели непрерывный огонь, а налетая с тыла, проносились вперед и атаковали головное соединение. Такие атаки по воздействию на нас ничем не уступали массированному зенитному огню и поддерживались ударами двух-пяти истребителей – они действовали самостоятельно и появлялись с трех, девяти и одиннадцати часов, либо на одной высоте с нами, либо ниже. Не оставляли нас своим вниманием и одиночные самолеты противника. Они нападали под большим углом, с разных направлений и с разных высот. Атаки звеньями перемежались с ударами целых эскадрилий истребителей в строю «колонной»; лобовые атаки велись тоже звеньями в эшелонированных колоннах, то есть цепочкой, построенной в высоту, когда каждый самолет летел выше предыдущего. Те истребители-одиночки, что поддерживали групповые атаки, были вооружены пушками или ракетами, а наши пулеметы не наносили ни малейшего урона самолетам противника, поскольку они успевали выходить из атаки вне досягаемости нашего огня.