Возлюбивший войну
Шрифт:
Не стану утверждать, что в тот день я тщательно все обдумал и хорошо во всем разобрался. Пожалуй, бесспорно лишь то, что меня потрясло начавшееся прозрение.
Но я верю, что это и была та точка, где пересеклись кривые наших с Мерроу судеб.
К тому, что произошло в последующие минуты, и я, и Мерроу (он – в своем внутреннем восхождении к смерти, а я – в готовности начать новую жизнь) оказались совсем неподготовленными.
Эскадрилья за эскадрильей устремлялись на нас истребители противника. В два тридцать пять к ним присоеднились два новых звена.
– Мерзавцы! –
Пожалуй, еще несколькими минутами раньше я бы притворился, будто ничего не слышу и занялся бы проверкой показаний температуры и давления на приборной панели, но сейчас я наклонился вперед и посмотрел на цепочку небольших, поблескивавших полушарий из синтетического материала, – они четко выделялись на фоне черно-голубой бесконечности. Полушария находились довольно далеко впереди и опускались все ниже и ниже, а мы летели прямо на них. Немецкие же истребители ухитрялись, очевидно, пролетать между парашютами.
– Давай же, Хендаун! – крикнул Мерроу, и в его голосе снова послышались неизвестные раньше нотки просьбы и даже мольбы. – Наблюдай за самолетами, понял?
Я почему-то вспомнил одну из рассказанных Мерроу историй – он особенно любил прихвастнуть ею, причем недавно выяснилось, что, как и многое другое, она оказалась лживой побасенкой, – историю о том, как он оставил около аэродрома в Штатах, перед тем как улететь оттуда, свою автомашину вместе с ключом от зажигания. Каким жалким показался мне человек, способный сочинить подобную ложь о своем равнодушии к вещам!
Бомбы на парашютах были сброшены слишком далеко впереди и взорвались раньше, чем «крепости» приблизились к нам.
Я подметил еще одно обстоятельство, и оно показывало, что карьера Мерроу как летчика подходит к своему логическому концу. Об атаках на встречных курсах Макс Брандт обычно сообщал вначале Клинту Хеверстроу, и они вместе определяли, когда и кому открывать огонь; если же немецкие самолеты оказывались в невыгодном для обоих положении, Макс обращался к Мерроу с просьбой или опустить нос машины, или сделать небольшой разворот – обычный или со скольжением; наши стрелки часто получали возможность открывать огонь из наиболее выгодного положения. Сейчас нас атаковал в лоб, видимо, совершенно необстрелянный немец; его неопытность проявлялась во всем: он развернулся слишком близко от нас и, пролетая мимо, не смог открыть огонь из пулеметов.
– Правее! – крикнул Макс. – Он прямо напрашивается на мушку. Правее! Правее!
Но Мерроу или не слышал его, или вдруг разучился совершать правые развороты, что казалось весьма странным.
– Базз! – разочарованно воскликнул Макс, однако было слишком поздно. – Ну и чертовщина! Ведь немец, можно сказать, сидел у меня на ладони!
В другой раз, когда самолет противника появился в нижней части десяти часов, у окна Базза, и тот, в полной бездеятельности, уставился на него, Сейлин тихо заметил: «По-моему, это приманка». В обычное время (к негромким предупреждениям Сейлина мы относились, как к сигналам боевой тревоги) Мерроу немедленно и с присущим ему мастерством предпринял бы маневр для успешного отражения атаки. Но на этот раз, даже после нового доклада Сейлина: «Шесть часов,
Брегнани заметил, как немецкий истребитель, пытаясь атаковать головную часть нашей группы, попал под чью-то меткую очередь, и крикнул:
– Пилот выбросился на парашюте! Смотрите! Смотрите! Девять часов. Он как раз там!
Я заметил, как Базз поворачивает голову, перевел взгляд выше и увидел медленно набухавший желтый парашют. Меня охватило беспокойство, и я вспомнил, как однажды в июле, во время рейда на Нант, вот так же раскрывался желтый парашют и произошло нечто ужасное, послужившее поворотным пунктом для меня и, как я узнал от Дэфни, для Мерроу.
– Какой же мерзавец этот Сайлдж! – почти простонал Мерроу. – Сайлдж со своим длинным языком!
Про Сайлджа, выбросившегося на парашюте и взятого в плен, рассказывали, что он якобы так ругал Геринга, что тот отныне лично заинтересован в разгроме нашей авиагруппы. Странную реакцию вызвала у Мерроу история с Сайлджем! С тех пор он, очевидно, считал, что немцы специально подкарауливают нас, подкарауливают его.
Хендаун доложил о групповой атаке из верхней части двенадцати часов.
– Ух, черт побери! – крикнул он. – Целая эскадрилья, будь она проклята!
Я увидел их. Двенадцать? Пятнадцать? Они летели в тесном строю.
Мерроу тоже заметил. Уголком глаза я видел, как он наклонил голову и взглянул на них.
Мы сближались с истребителями на огромной скорости – скорость «крепостей» плюс скорость немецких самолетов; наше звено оказалось под «Ангельской поступью», «Краном» и «Ужасной парой», так близко к ним, словно мы укрылись в ангаре от дождя или града. Отсюда я даже не видел истребителей. Попросту говоря мы прятались.
У Хендауна еще хватило времени дважды крикнуть Мерроу:
– Развернись! Развернись же!
Затем нас уже ничто не прикрывало. Трех «крепостей» над нами не стало. Первое звено оказалось полностью уничтоженным. Истребители промчались и скрылись. Я ничего не заметил и не знаю, как все произошло. Их сбили. «Ангельская поступь», «Кран» и «Ужасная пара» были сбиты за один заход.
– Боже! Ты видел? – спросил Хендаун.
В ту же минуту послышался спокойный голос Сейлина.
– Пулеметы заело, – хладнокровно проинформировал он. – Что мне теперь делать, Нег?
Состоялся совершенно нормальный разговор, но тогда он показался мне разговором двух сумасшедших.
– Перегрелись?
– Нет, чуть теплые.
– Попробуй снять тыльную крышку. Подвигай спусковой защелкой.
– Стреляет нормально, только отдает в большой палец, – спустя несколько минут доложил Сейлин.
– Работай отверткой, болван. Боже, да есть ли у твоих хромосомов мозги?
– Не понял! Повтори, пожалуйста.
– Работай отверткой. О-т-в-е-р-т-к-о-й!
– Слушаюсь!
Первое, что пришло мне в голову после столь вольного обмена репликами между Негом и Сейлином, это мысль о том, что Мерроу, следовательно, больше не пристает к стрелкам, в противном случае он ни за что бы не промолчал. Однако он не открыл рта.