Возлюбивший войну

Херси Джон

– Но ведь Мерроу взял на себя командование всем соединением, когда мы совершали повторный заход, не так ли, сэр? – заметил я.

– У хорошего командира экипаж сумел бы успешно отбомбиться с первого захода.

– Боже мой, сэр, но над целью же стояла сплошная облачность! Нельзя же спрашивать с капитана, всего лишь с капитана, за метеорологические условия над объектом бомбежки!

– Ну, свой орден он получит, – ответил этот болван.

Шагая по опоясывавшей аэродром дороге, я продолжал задаваться вопросом, не по вине ли наглого болтуна Уэлена меня оставили сегодня на земле? Но тут же возражал себе: а другие два пилота? Ведь и они оказались в таком же положении. Да, но мало ли на базе вторых пилотов, а выбор почему-то пал именно на нас.

На площадке для стоянки «Тела» я застал Реда Блека;

он сидел на ящике с инструментами, жевал потухшую сигару и разговаривал с одним из членов своего экипажа. Блека словно подменили; он никак не походил на ту капризную примадонну, к которой весь наш экипаж относился со столь почтительным вниманием и уважением. Блек был раздражен, обеспокоен и угрюм, и хотя самолеты отсутствовали всего часа два, он все время посматривал то на свои часы, то на небо, где неслись на юго-восток рваные облака, словно преследуя тех, кто покинул нас. Ред не мог простить себе, что не проверил как следует маслопровод.

– Я осмотрел его только раз и хотел попросить капитана Мерроу включить двигатель, чтобы самому понаблюдать за его работой. Если бы вы тоже летели, я бы попросил об этом вас, сэр.

«Сэр»! Это я-то, второй лейтенант? Ред что, вовсе рехнулся, если вдруг проникся таким почтением к какому-то второму лейтенантишке?

Да, кстати, почему до сих пор меня не произвели в первые лейтенанты? Последний срок истек несколько недель назад. Пока что это не слишком меня беспокоило; просто какая-нибудь легкомысленная девица в Пентагоне сунула не ту карточку в счетно-вычислительную машину, вершившую судьбы офицеров за границей. Ошибку в конце концов обнаружат, и я сразу стану обладателем целого чемодана денег – недополученного жалования. Мне надо было воевать, история с присвоением звания не очень меня волновала – вот до этого момента, когда я остановился рядом с сержантом Блеком; он скорчился на ящике с инструментами, держал в бледных губах изжеванный окурок сигары и не сводил глаз с кольцевой дороги, где тени облаков гонялись за солнечными лучами; и я вдруг почувствовал, как упало у меня настроение. Ничтожество – вот что я такое. Меня сознательно обошли при производстве. Не представили к очередному званию потому, что я неудачник. Никогда мне больше не летать с Мерроу. Он убедится, что значит иметь рядом с собой, на сиденье второго пилота, настоящего летчика. Отныне я не понадоблюсь ему. Клинт! Макс! Нег! Малыш! Друзья мои!..

2

Еще оставался целый час до возвращения самолетов, а я уже стоял на балконе вышки и напряженно всматривался в редкие просветы среди проносившихся на юго-восток облаков, надеясь увидеть крохотные точки «крепостей»; я ловил каждый звук, жаждал услышать гром – предвестник появления самолетов.

Нетерпеливое ожидание не отвлекало меня от беспокойных мыслей о Киде Линче. По его внешности, так же как по лицу азиата, нельзя было определить его возраст. Временами, в зависимости от освещения и настроения, он выглядел шестнадцати-семнадцатилетним наивным, неопытным юнцом, не случайно прозванным Кидом [25] . Но проходило какое-то время, и вы замечали оспины у него на коже, полуприкрытые веки и выражение обреченности, обычно присущее старикам и говорившее о скором конце, о приближении смерти и примирении с нею; помню, точно такое выражение я видел на лицах юных солдат на фотографиях Брейди эпохи гражданской войны, и оно всегда глубоко меня трогало.

25

Паренек.

А что если и «Тело» и «Дом Эшер» сбиты? Возможно, они уже погибли. Я остался в одиночестве. Мои друзья покинули меня.

РВП [26] наступило и прошло. Может, там, на высоте, свирепствовал сильный встречный ветер? Погода, и без того отвратительная, продолжала ухудшаться. Я часто нырял вниз, в диспетчерскую, где строгое молчание само по себе говорило о сдерживаемом волнении, где даже слабый треск радио заставлял людей настороженно поднимать головы и где я не узнал ничего нового, потому что, если там и разговаривали, то лишь

об атмосферном фронте на юге, и еще потому, что я всем надоел и меня выставили за дверь.

26

Расчетное время полета.

Теперь я особенно остро ощутил свою никчемность. Они видели во мне нервничающую и до чертиков наскучившую всем барышню.

Я вернулся на балкон. Над Англией медленно сгущались сумерки; небо казалось суровым, по нему, то закрывая, то открывая пурпурные просветы, ветер по-прежнему гнал облака. Авиабаза не считалась с предписаниями о светомаскировке, и аэродром был ярко освещен; подобно бледно-голубым гиацинтам, вдоль ВПП [27] тянулись линии огней, приветственно мигал, передавая зашифрованные команды, огромный красный глаз подвижного маяка на прицепе грузовика у конца полосы. Люди часто выходили на холодный ветер, и уже одно это выдавало их беспокойство. Казалось, никогда не кончится мучительное напряжение. Мне так хотелось услышать гул моторов, что порой я и в самом деле слышал его, но то был только шум кроваи и ветра в ушах. Дважды нам почудился на некотором расстоянии мерцающий свет сигнальных ракет. На балкон командно-диспетчерской вышки, где стояла наша группа из пяти-шести человек, прибежал солдат; стуча от волнения зубами, он крикнул, что видел в восточной части неба странный оранжевый отблеск, как если бы горел самолет. Все бросились на восточную сторону балкона и действительно увидели какой-то слабый отблеск, однако когда облака разошлись, оказалось, что это круглый диск луны, поднимавшейся над горизонтом. Мы вновь перешли на южную сторону. Ночь поглотила еще пятнадцать минут.

27

Взлетно-посадочная полоса.

Позади нас открылась и тут же захлопнулась дверь.

– Боумен! Боумен! Боумен!

Я сбежал вниз. У подножия железобетонной лестницы стоял майор Фейн, руководитель полетов, – все мы питали к нему глубокую антипатию. Он провел меня в диспетчерскую и вручил обрывок телеграфной ленты:

Х27В 628 2208 СРОЧНО СРОЧНО БОУМЕНУ ОТ МЕРРОУ ИЗ ПОРТНИТА ВЕСЬМА СРОЧНО КВЧ СЛЕТАЛ БЕЗ ТЕБЯ ЗПТ СИМУЛЯНТ КВЧ КОНЕЦ

– Ох, и взгреем же мы Мерроу за такие штучки, – сказал Фейн. – Разжалуем во вторые лейтенанты.

Майора, нудного, антипатичного человека, раздражало, что Мерроу столь легкомысленно использовал официальные каналы связи.

Я чувствовал себя счастливым (еще бы: с моим кораблем ничего не произошло, а Мерроу ухитрился известить меня езе до того, как отправил официальный рапорт о рейде), повернулся к Фейну и сказал:

– А знаете, майор, прежде чем разжаловать капитана Мерроу, вам, пожалуй, следует согласовать вопрос с полковником – он только что представил его за рейд на Гамбург к кресту «За летные боевые заслуги».

Что и говорить, майор имел все оснвоания прицепиться ко мне за столь наглое поведение. Но я не мог сдержаться – чересчур уж придерживался буквы устава этот самый Фейн.

Сообщения теперь поступали одно за другим. Самолеты попали в сложную метеорологическую обстановку, и авиагруппа рассыпалась. Семь самолетов оказались в Портните. Остальные – по всему югу. О четырех машинах вообще ни слуху ни духу. Предполагается, что Уэлен сбит над целью. Атмосферный фронт смещается, и «крепости» скоро начнут возвращаться на базу.

Я поднялся на верхнюю площадку вышки, и внезапно – причиной тому были свист ветра и переполнявшее меня ликование – мне показалось, что я стою на палубе, на мостике корабля, и что я его капитан. Бегущие в небе на высоте трех тысяч футов облака скрывали луну, она лишь изредка робко проглядывала сквозь них. Иллюзия движения была необыкновенно реальной. Казалось, я стою на мостике огромного авианосца, длинный прямоугольник огней ВПП – это взлетная палуба, и двигаются не облака, а я, мой корабль, наша взлетная палуба, и вместе с нами плывет передвижной радиомаяк – мигающий малиновыми вспышками опознавательный сигнал. Нет, я не неудачник! Я – капитан! И корабль, и ночь, и самолеты – все принадлежало мне.