Возлюбивший войну

Херси Джон

– Боже милостивый! – Мерроу взмахнул руками при виде столпившихся вокруг него майоров, подполковников и полковников. – У нас в штабе, кроме этих, еще есть начальство?

Начальство нашлось. Мы встретились с бригадными генералами, генерал-майорами и генерал-лейтенантом. Полковники шныряли по «Залу гондольеров» и раболепствовали, как капралы. Большое начальство, как выяснилось, вовсе не умирало от желания встретиться с Мерроу и уж определенно не жаждало пожать руки трем задрипанным лейтенантам по имени Хеверстроу, Брандт и Боумен, от которых воняло, как от мокрых солдатских

одеял; начальство умирало от жажды встретиться с буфетчиком; это позволило Мерроу и трем благоухающим лейтенантам уединиться в уголке зала и там основательно нагрузиться.

– Твои родители, несомненно, гордились бы тобой, – заявил Брандт Мерроу.

– А вот моя мать была религиозной фанатичкой, – вмешался Хеверстроу. – Она отчаянно драла меня. Ах ты, маленький паршивец! Шлеп, шлеп! Ты должен жить по правилам, слышишь? Шлеп, шлеп, шлеп!

В конце концов нас все же отпустили, и мы отправились пожрать в шикарное местечко под названием «Манетта», где Мерроу так усиленно подмигивал дамам в меховых манто, что у него чуть не парализовало правую щеку.

5

Наш маленький английский транспортер был одной из нескольких машин, которые авиагруппа украла или «забыла» вернуть королевским ВВС и вместе с нашим американским, более тяжелым транспортом служили своего рода маскотами [29] ; казалось, транспортер этот, как и многие другие английские машины, много лет собирал какой-то опытный часовщик. Он развивал хорошую скорость и мягко покачивался на рессорах. Мерроу припал к рулевому колесу и действовал им, как штурвалом нашей «крепости», – кончиками пальцев, отставив мизинец, словно держал чашку с бульоном; отраженный свет фар и приборной доски высвечивал, как на сцене, его ладную фигуру. Маленький грузовичок, повинуясь Баззу, действительно полетел, едва мы выбрались из города. На лице Базза появилось какое-то восторженное выражение, но мы, остальные, почувствовали, как забегали у нас по спинам мурашки, и решили, что совершаем на сем свете свою последнюю увеселительную прогулку. Дороги были затемнены; Базз решил добраться до Пайк-Райлинга «вовремя», чтобы, как он сказал, «напиться в клубе и забыть всю муть, которую его заставили говорить».

29

Талисман – животное, птица или какой-нибудь предмет, якобы приносящий военную удачу.

В одном месте мы поравнялись с английским солдатом, и он знаками попросил подвезти его. Базз затормозил так резко, что Макса и Клинта, сидевших позади на деревянных скамейках, бросило вперед.

– Давайте подвезем этого несчастного ублюдка, – предложил Мерроу.

– Сперва не мешает спросить, куда ему надо, – отозвался Брандт с заднего сиденья.

– Но он-то не спрашивает, куда надо нам, не так ли? – возразил Мерроу. – Скажите ему, пусть усаживается позади и крикнет, когда потребуется сойти.

Вечер выдался туманный; туман вился за мчавшимися впереди грузовиками, рассеивался и тут же сгущался

опять, но Базз снова набрал скорость и, протяжно сигналя негромким английским гудком, проносился мимо всего, что двигалось по дороге.

Мы быстро обогнали один за другим три грузовика. Казалось, каждая из машин изрыгнула облако густого тумана, а когда мы оказались в самой его гуще, Базз нагнулся, взглянул на приборную доску и вздернул голову:

– Черт возьми, я уже перешл на езду по приборам!

Машину занесло, и она за что-то задела колесом.

– Полегче, дружище, – посоветовал я.

– Меня учили в школе, – ответил Базз, – что древние греки исповедовали умеренность во всем. Про себя я этого сказать не могу. Я не грек. Не переношу никакой посредственности.

По Мерроу выходило, что осторожность тоже не что иное, как посредственность.

– Я люблю управлять всем, у чего есть колеса, – продолжал Мерроу. – Все-таки какая-то смена впечатлений. Вот только терпеть не могу английские машины, в них чувствуешь себя вторым пилотом.

Маленький мотор гудел ровно и пронзительно, как электрическая тестомешалка.

– У меня перебывало немало машин, – рассказывал Мерроу. – Вы же знаете, я оставил свою последнюю машину на стоянке в Беннете в тот день, когда мы вылетели сюда.

– Да уж я-то знаю, – сказал я с ударением, не в силах слушать – в который раз! – его хвастливую побасенку.

– С ключом от зажигания и все такое. Я просто подъехал, оставил ключ в машине, вышел и сел в самолет. Черт возьми, машина стоила всего двести тридцать долларов, но как она ходила!

Теперь нам попадались лишь встречные машины, прижимавшие нас к обочине.

– Похоже, у нас горит только одна фара.

Я высунулся из машины и подтвердил, что вижу в тумане отблеск лишь одной фары, с моей стороны.

Базз пошарил по полу и достал ручной фонарик – он, видимо, приметил его раньше.

– Я должен расчистить себе дорогу. – Он вытянул в окно правую руку с зажженным фонарем, и первая же встречная машина обошла нас далеко стороной. – Ну, вот вам и дорога, – проговорил Мерроу.

С нами поравнялся, кренясь и виляя из стороны в сторону, большой американский грузовик серого цвета, и Базз крикнул вслед его водителю:

– Эй ты, сукин сын!

Грузовик сразу же свернул к обочине, резко замедлил ход, пропустил нас, потом снова перегнал и понесся дальше. Машина двигалась словно прыжками. Из кабины грузовика высунулся солдат и гикнул нам вслед.

– Прямо позор, как некоторые относятся к казенному имуществу, – заметил Мерроу. Грузовик, раскачиваясь, скрылся в тумане.

Не проехали мы и мили, как нас остановил британский солдат, он стоял посреди дороги и размахивал фонарем.

– С вашего позволения, сэр, – обратился он к Мерроу, – должен сказать, что я случайно натолкнулся на них. Они находились таком же положении, что и сейчас. Я тут ни при чем. Клянусь, я тут ни при чем!

С правой стороны дороги у обочины приткнулся грузовик. За ним стоял и ловил ртом воздух солдат – его рвало. Другой неподвижно лежал на боку, рядом с машиной; из рта у него стекала струйка крови.