Возлюбленная Казановы (= Опальная графиня)
Шрифт:
Она ухватилась за перила, чтобы не скатиться с лестницы; однако Строилов новым тычком, таким болезненным, что Елизавета не сдержала крика, отправил ее вниз по ступеням; и она растянулась у подножия лестницы, едва переводя дух и не веря, что руки-ноги целы. Думала, этим граф удовольствуется, но он коршуном слетел сверху и кинулся на нее с кулаками, дав наконец волю своему пылкому и жестокому норову. Схватив Елизавету за косу, подтащил ее к дверям и так ударил под бока, что у нее и голосу недостало кричать.
Елизавета вдруг ощутила лютый холод и жгучее прикосновение чего-то ледяного к полуобнаженному телу. И не сразу осознала, что лежит в сугробе у крыльца,
Елизавета о боли теперь и не думала, главное было не замерзнуть. Опрометью кинулась вокруг дома к черному крыльцу, но и тут сени были заперты. Она приникла к окнам, застучала кулаками в рамы, затрясла двери. Мороз тер кожу ледяным напильником, стискивал тело будто клещами. Слезы замерзали на щеках. И остатки надежды на милость судьбы, всегда выносившей ее на руках своих из предсмертных бездн, тоже замерзли в душе Елизаветы, потому что дом оставался безмолвен. Глаза ее, отчаянно озиравшие округу, вдруг наткнулись на нечто столь ужасное, что и стон замер в горле.
На тропе, ведущей в хозяйственный двор, стояла высокая дубовая колода, к которой был привязан полунагой человек, понуро свесивший на грудь голову. При лунном свете Елизавета рассмотрела царапины от поспешного бритья на его затылке, кровавые следы кнута на плечах… И вдруг вспомнила, что Елизар Ильич заикнулся об еще какой-то каре, приуготовленной графом для дерзкого челобитчика. Вот она, эта кара! И теперь уже ничто, никакое милосердие не могло помочь несчастному. Он был мертв…
Вмиг вспомнились Елизавете все увещевания, обращенные ею к Валерьяну. Она в отчаянии качнула головой. Крайняя жестокость характера графа была ей известна. Но только сейчас открылось Елизавете, что вид и причинение страданий были для него единственной утехою. Напрасно стучать, ломиться, кричать – не отопрут. Никто из слуг не станет ради нее рисковать навлечь на себя ярость графа, а ему до нее нет никакого дела. Надеяться надлежало только на себя.
Уже не чуя ног, Елизавета кинулась через сад, где на полдороге к обрыву стояло низенькое сооружение: черная баня, которую для дворовых нынче как раз топили. И она не ошиблась. Здесь еще сохранилось дыхание тепла, и оно было достаточным, чтобы руки и ноги тотчас заломило. Елизавета сорвала с себя халат и вскочила в большущую бочку, почти полную уже простывшей водою, которая показалась промерзшему телу кипятком. Стеная и плача, оставалась в бочке до тех пор, пока железные крючья боли не перестали рвать ее тело на куски; потом влезла на полок и, надевши халат, свернулась калачиком; распустила свои длинные волосы и, укрывшись ими, старалась сберечь малую частичку тепла.
Пляска воспаленных мыслей постепенно утихомиривалась; на смену страху за свою жизнь приходил обыкновенно не осознаваемый, но вкоренившийся в плоть и кровь суеверный, еще из времен языческих, ужас каждого русского перед четвертым банным паром, который искони смертелен для человека, ибо в нем дозволено париться лишь чертям, лешим, русалкам, овинникам, навьям – ожившим мертвецам и самим баенникам – существам, бесконечно враждебным всему крещеному миру. Не зря четвертой перемены все боятся: «он», баенник-то, накинется, станет бросаться горячими каменьями из каменки, плескать кипятком; и ежели не убежишь умеючи, то есть задом наперед, может совсем запарить!
Как раз вчера, проходя мимо людской, Елизавета слышала, как девки за прялкою друг дружке «страсти» сказывали: мол, пришел какой-то мужик в баню уже ночью, запоздавшись, после всех разделся и только
Елизавета даже приподнялась и попыталась разглядеть при блеклом лунном свете, скупо проникавшем в замороженное окошко, не видать ли на золе возле печки крестообразных, точь-в-точь курячьи, следов навий, затаившихся где-нибудь в темном углу. Ничего не нашла и со вздохом облегчения вновь уронила голову на распаренные, душистые доски.
В висках начала пульсировать боль. Сперва чуть-чуть; чем дальше, тем сильнее озноб пробегал по телу… Елизавета лежала ничком и тихонько точила слезы над своей горькой участью, над безысходным своим одиночеством. Что, ну что теперь делать?! Приползти утром к Валерьяну на коленях и согласиться со всеми его честолюбивыми бреднями? Это все равно, что самой голову на плаху положить. Даже будь ее, Елизаветы, воля искать престола русского для «княгини Дараган», дыхание у нее для сего пути коротко, а у мужа ее – еще короче. Такой союзник хуже врага! Да и ей самой не воскресить былого, не решиться испытать вновь все уже пережитое, с того мига, когда, полная свежих сил, она выехала из Варшавы в прекрасной карете, ощутив дьявольское искушение вновь пережить ту же гордость за себя, как там, в катакомбах, где перед таинственным лицом магистра она играла роль Августы-Елизаветы, наследницы российской короны… Но со слишком большой высоты падала, слишком сильно расшиблась. Нет, лучше смерть, чем все это вновь пережить!
Лучше умереть? Видно, так и придется…
Мысли уже путались. Тело горело огнем: теперь ей было не холодно. Жарко до изнеможения.
Раскинулась на полке, ловя губами сырой банный дух. И вдруг словно бы ледяная рука коснулась тела – услышала громкий шепот:
– Входи, господин! Не бойся!
Елизавета подняла отяжелевшую голову, вглядываясь во тьму. Показалось: голос и легкое движение слышатся из кучи свежих, непропаренных веников… Правильно, так и должно быть. Вот и «он» наконец появился. Баенник!
Дверь в парильню медленно отворилась, и две смутные фигуры замерли на пороге предбанника.
– Никого нет, – произнес голос, – входи.
– А следы? – настороженно произнес другой голос, помоложе. – Сам видел женские следы на снегу!
– Коли так, – согласился первый, – давай искать.
Елизавета затаила дыхание. Итак, баенник, зная, что кто-то проник в его владения, намерен искать лихоимца. Недолго искать придется – вот она, вся тут, и скрыться негде, и сил на это нет. Однако Елизавете было не столько страшно, сколько чудно, что голос баенника показался ей очень знакомым, словно она уже слышала его много лет назад, да позабыла, где и когда. Разве что в страшном сне?..
– Думаешь, место надежное? – спросил молодой голос, а знакомый горячо отозвался:
– Или не знаешь, атаман, что банище – место клятое, поганое? Если пожару приведется освободить его и очистить, ни один добрый хозяин не решится возобновить строение: либо одолеют клопы, либо вновь огонь пожрет, либо сердитый баенник покоя не даст, всю скотину передушит. Можешь не сомневаться: год нетронутым наш схорон пролежит, и это самое малое!
– Стой! – вдруг перебил его громкий шепот. – Смотри, что там, на полке, белеется?